Неподдельный страх Гортензии заразил Цвейлинга. Он вдруг осознал опасность.
— Но как это сделать?
— Мне-то откуда знать? Ведь ты шарфюрер, а не я!
Она сама кричала слишком громко и теперь испуганно смолкла. Разговор вдруг пресекся.
Гортензия наклонилась над ящиком и вновь занялась укладкой, с яростью разрывая газетные листы. В продолжение всего вечера супруги не обменялись почти не единым словом.
Цвейлинг искал выхода из положения. Уже лежа в постели, он не переставал ломать себе голову. Вдруг он приподнялся и толкнул жену в спину.
— Гортензия!
Она испуганно села в постели и со сна долго не могла прийти в себя. А Цвейлинг тем временем торжествующе кричал:
— Придумал!
— Что такое?
Цвейлинг включил свет.
— Скорей! Вылезай!
— Ну чего тебе? — дрожа от холода, проворчала Гортензия. Цвейлинг был уже у двери и повелительно рычал:
— Скорей же! Иди!
Сейчас это был шарфюрер, и Гортензия боялась его. Она вылезла из теплой постели, надела поверх тонкой ночной сорочки капот и пошла за Цвейлингом в столовую, где тот принялся ворошить содержимое одного из ящиков буфета.
— Где бумага, мне надо написать…
Гортензия оттолкнула его в сторону и сама стала рыться в ящике, где и без того был ералаш.
— На, держи!
Она подала Цвейлингу старый пригласительный билет от Объединения женщин-нацисток, но Цвейлинг яростно швырнул его обратно в ящик.
— Ты с ума спятила? — Он оглядел комнату. На одном из стульев лежал пакет. Цвейлинг оторвал кусок от обертки. — Это подойдет. — И положив клочок бумаги на стол, он грубо скомандовал — Карандаш, живо! Садись сюда, будешь писать..
Войдя в раж, он нетерпеливо скреб щеку.
— Ну, как это пишется?
— Я еще не знаю, чего ты хочешь, — буркнула Гортензия, садясь с карандашом за стол.
— Пиши! — прикрикнул на нее Цвейлинг, но как только жена коснулась карандашом бумаги, удержал ее руку. — Не так! Печатными буквами! Должно выглядеть так, будто писал заключенный.
Гортензия с возмущением бросила карандаш.
— Ну, знаешь ли…
— Чепуха! Пиши! — Он опять почесал щеку и начал диктовать — Капо Гефель и поляк Кропинский спрятали в вещевой камере еврейского ребенка, а гауптшарфюрер Цвейлинг ничего об этом не знает.
Гортензия жирными печатными буквами выписывала это на бумаге. Цвейлинг задумался. Нет, не то!
Он оторвал от обертки еще клочок и сунул его Гортензии.
— Гефель из вещевой камеры и поляк Кропинский хотят насолить гауптшарфюреру Цвейлингу. Они спрятали в вещевом складе, в правом дальнем углу, еврейского ребенка.
Цвейлинг, стоя за спиной Гортензии, заглянул ей через плечо.
— Так будет лучше. А теперь подпишись: заключенный из вещевой камеры.