— Эсэсовцы!
И в самом деле, навстречу им двигались два шарфюрера. Пиппиг испугался не меньше Кропинского, но натренированная в лагере находчивость мгновенно подсказала ему, что делать. Не успели шарфюреры приблизиться, как Пиппиг быстро подтянул мешок на плечо и свисающий конец его набросил на голову. Он чувствовал, как тельце ребенка прижалось к его телу, а ручонки искали в мешке, за что зацепиться. Придав себе вид закутанного от дождя человека и прячась за спинами трех заключенных, Пиппиг ловко проскользнул мимо шарфюреров. Те ничего не заметили и продолжали с ожесточением топать сапогами, поднимаясь по мокрой от дождя дороге.
Наконец можно было свернуть в Малый лагерь, за колючей проволокой которого они будут в безопасности. Сюда эсэсовцы никогда не заходили. Отвратительный запах ударил им в нос, когда они вступили в шестьдесят первый барак, мрачное здание без окон, внутренность которого слабо освещалась двумя-тремя электрическими лампочками. Повсюду лежали сенники — Цидковскому и его помощникам приходилось хозяйничать в этой тесноте, используя каждый уголок для размещения больных. Умирающие лежали на сенниках. Покойника проще было вынести, подняв с пола, чем вытаскивать его из гнезда в трехъярусных деревянных стеллажах, тянувшихся вдоль стен. Там лежали «легкие» пациенты. Они, несомненно, больше нуждались в сенниках, чем умирающие, которым все равно уже ничто не могло помочь. Тем не менее последние, все без исключения, лежали на «мягком» ложе. Тут решал не разум, а простое чувство человечности. Поэтому более легкие больные лежали на голых досках, защищенные от холода лишь драным одеялом или изношенной «зебровой» шинелью.
Безмолвные и неподвижные лежали «легкие» больные и умирающие, на чьи черты смерть уже поспешила наложить свою печать; о том, что они еще живы, можно было судить лишь по младенчески слабым стонам или по сиплому дыханию.
Пиппиг и Кропинский поспешили по узкому проходу между сенниками. Навстречу им вышел поляк-санитар. Пиппиг и Кропинский вместе с ним исчезли за перегородкой. Цидковский был уже предупрежден об их приходе. Он помог Пиппигу высвободить малыша из мешка, по-отечески заботливо взял его на руки и осторожно посадил на нары. Все стояли вокруг малыша и, улыбаясь, с любопытством глядели на него. Мальчик, еще не пришедший в себя от последних переживаний, боязливо озирался в кругу чужих людей. Он готов был заплакать и тянулся ручонками к Кропинскому.
Пиппиг торопил. Надо было уходить.
Когда оба были уже на пути к своим баракам, Кропинский глубоко вздохнул: