— Знаешь, — продолжал Рора, — Миллер однажды потребовал, чтобы я снимал детей, убегающих от снайперов, петляющих по улице и прячущихся за мусорными контейнерами. Его не смущало, что они бегают под сильным обстрелом — он ребятам за это платил, — зато фотографии должны были получиться отличные! И все равно у меня на душе свербело из-за того, что Рэмбо укокошил Миллера. Тот, конечно, заслуживал хорошей трепки, но никак не смерти. Никто не заслуживает смерти, хотя никому от нее не уйти.
Рано утром мы с Ророй вышли из гостиницы, проспав беспокойным сном от силы пару часов. Литературный критик нас уже поджидал, но не один — рядом с ним стоял и курил молодой человек по имени Сережа, помоложе и похудее Василия: спортивные штаны заправлены в остроконечные ковбойские сапоги, на футболке надпись «New York». Литературный критик еле слышно сказал, что Сережа отвезет нас в Бухарест; ежу было понятно, что отказаться от выгодной работы Василия заставили силой. Сережа усмехнулся и протянул руку для рукопожатия. Я уже готов был отменить поездку, но Рора схватил Сережину руку и крепко пожал; я подумал: «Ну и хрен с вами. Ехать, так ехать».
Я уселся спереди, как и положено начальнику, Рора — сзади. Над зеркалом заднего вида у Сережи были заткнуты изображения святых и давно выдохшийся ароматизатор воздуха в форме елки. Машина пропахла сигаретным дымом, потом и спермой — должно быть, не так давно в ней занимались любовью. Я не стал пристегиваться, чтобы не злить водителя.
В машине висела напряженная гнетущая тишина; мы неслись на бешеной скорости, словно нас преследовали разъяренные полицейские. Лихо объезжая колдобины, Сережа гнал машину по пустой разъезженной дороге. Я убедил себя, что на него можно положиться, что, будучи уроженцем здешних мест, он знает окрестные дороги вдоль и поперек, что, обгоняя на взгорке длинную фуру, он чует за крутым поворотом несущуюся нам навстречу машину. Что в этой стране машины умны, как лошади, а люди никогда не погибали в автокатастрофах.
Как во сне, мимо проносились неказистые поля подсолнечника, квадраты заброшенных виноградников на холмах, убогие домишки, прячущиеся в неглубоких туманных ложбинах; из динамиков неслась оглушительная танцевальная музыка, которую Сережа нашел в своей магнитоле. Мы пролетали мимо запряженных волами телег и бредущих по обочине крестьян; казалось, все они стоят на месте. Убаюканный движением, измученный бессонной ночью, я не выдержал и отрубился. Мне приснился сон.
Обычно я помню только отдельные фрагменты своих снов, в основном напрочь все забываю, хотя часто ощущаю, какими сны были насыщенными. Большей частью они связаны с войной: мне снились Милошевич, Младич, Караджич, а в последнее время — Буш, Рамсфелд и Рэмбо. Снились ножи, и отрезанные конечности, и изнасилования с применением острых предметов. Иногда у меня бывали «мирные» сны: в них мы — это мы всегда включало в себя Мэри (без Мэри не обходилось), членов семьи, друзей и совершенно посторонних людей, которые, тем не менее, оказывались почему-то знакомыми и близкими, — делали что-то все вместе, скажем, играли в прятки, или жарили на вертеле барашка, или позировали перед камерой. Происходило это все в Чикаго, хотя пару раз и в Сараеве; в снах война еще не начиналась, но все мы знали, что она неизбежна. Просыпаясь после таких сновидений, я всегда грустил: мы, кто бы эти мы ни были, могли собраться вместе только во сне.