— Папа?
Отец потянул меня к себе за рекламный щит.
— Не торчи тут словно туристка, Четверг! — отрезал он. — Как будто хочешь, чтобы тебя увидели!
— Привет, папа!
Я радостно обняла его.
— Привет-привет, — рассеянно отозвался он, окидывая взглядом дорогу, сверяясь с хронометром на запястье и бормоча: — Важное случается, покуда времена вращаются…
Для меня отец — нечто вроде странствующего во времени рыцаря, но для Хроностражи он самый настоящий преступник. Он выбросил свой жетон и отправился странствовать семнадцать лет назад, когда его расхождения с руководством Хроностражи во взглядах на историю и нравственность закончились открытым конфликтом. К сожалению, в результате этого конфликта он, по сути дела, перестал существовать во всех смыслах этого слова: Хроностража прервала его зачатие в 1917 году, вовремя постучав в двери его родителей. Однако папа каким-то непостижимым образом по-прежнему жил, и мы с моими братьями все-таки появились на свет. Папа любил повторять: «Все куда запутаннее, чем мы полагаем».
Он немного подумал и сделал несколько заметок огрызком карандаша на обратной стороне конверта.
— Кстати, как поживаешь? — спросил отец.
— По-моему, меня только что случайно застрелил ТИПА-снайпер.
Он расхохотался, но внезапно осекся, поняв, что я не шучу.
— Боже мой! Какая у тебя бурная жизнь! Но не бойся. Ты не можешь умереть, пока живешь, а ты только начала жить. Что нового дома?
— На моей свадебной вечеринке откуда ни возьмись появился офицер Хроностражи, все хотел знать, где ты.
— Лавуазье?
— Да. Ты его знаешь?
— Думал, что знаю, — вздохнул отец. — Мы были напарниками почти семьсот лет.
— Он уверял, что ты очень опасен.
— Не более, чем всякий, кто осмеливается говорить правду. Как мама поживает?
— Хорошо, но ты мог бы уладить это недоразумение с Эммой Гамильтон.
— Мы с Эммой… то есть леди Гамильтон… просто друзья. Между нами ничего нет, клянусь!
— Вот сам ей это и скажи.
— Я пытаюсь, но ты же знаешь, какой у нее характер. Стоит мне только упомянуть, что я побывал где-то в начале девятнадцатого века, и она сразу же лезет в бутылку!
Я огляделась по сторонам.
— Где мы?
— В лете семьдесят второго года, — ответил отец. — На работе все в порядке?
— Мы нашли тридцать третью пьесу Шекспира.
— Тридцать третью? — удивился папа. — Странно. Когда я отнес все пьесы тому актеришке Шекспиру для распространения, там было всего восемнадцать.
— Может, актеришка Шекспир сам начал писать? — предположила я.
— Черт побери, а ты права! — воскликнул он. — Способный парень, я это тогда же понял! Скажи, сколько сейчас комедий?