(...) Действительно страшный и жестокий Сталин считал не ниже своего достоинства исполнять мои просьбы о заключенных и по своему почину вызывать меня по этому поводу к телефону. Государь и великие князья выражали письмами благодарность моему отцу по разным негосударственным поводам. Но, разумеется, куда им всем против нынешней возвышенности и блеска» (16 января 1959).
Обдумывая, как, не нарушая закона, получить свои деньги за роман, Пастернак планировал обменяться гонорарами с западными писателями, печатавшимися в Москве, – с Хемингуэем, Лакснесом, Ремарком, Мориаком.
21 января 59-го он написал еще одно письмо Хрущеву, но не отослал его. Письмо сохранилось в бумагах Ивинской, вероятно, она была его инициатором и отчасти соавтором.
Вокруг полученной награды росли легенды. Пастернака стали заваливать просьбами о материальной помощи, его мифические миллионы не давали людям покоя. Но помочь он никому больше не мог, он сам начал брать в долг у друзей.
«Неужели я недостаточно сделал в жизни, чтобы в 70 лет не иметь возможности прокормить семью?» – обращался он к сыну (ЕБП. Биография, с. 712).
Между тем напряжение в отношениях Фельтринелли и Жаклин де Пруайяр нарастало. Видя, что часть издательских прав Пастернак хочет передать ей, Фельтринелли всячески старался выманить из Переделкино все мыслимые рукописи, законченные и начатые, стихи и прозу, расширить статьи договора и завладеть всеми планами на будущее.
О невозможности прийти к согласию Жаклин писала Пастернаку. Он отмечал на полях ее письма:
«То же самое повторяется в моих отношениях с Фельтринелли, которому я пишу о своих предположениях и который оформляет их юридически» (Письма к де Пруайяр, с. 154).
Расплывчатость формулировок в его письмах продолжалась:
«Я не припоминаю других договоров с Фельтринелли, кроме единственного, относящегося к Доктору Живаго. Все остальное было предположениями и пожеланиями, свободой по отношению к другим работам, помимо Доктора, которую я ему предоставил в своих письмах, во время нашего с Вами невольного молчания из-за почтовых перерывов или остановок в делах. Но это, как мне кажется, не вело ни к каким дополнительным условиям. Я всегда (и, по-моему, справедливо) полностью ему доверял и продолжаю сохранять признательность. И ни коим образом мне не хотелось бы (даже в крайнем случае) затронуть его интересы или еще менее оскорбить его самого. Но я хочу, чтобы за Вами оставались возможности духовной инициативы» (3 февраля 1959).
Говоря Жаклин о «духовной инициативе», Пастернак – юрист! – отгораживался от азбучных юридических обстоятельств, от невозможности строить деловые отношения на эфемерной основе. Предлагая волку с овцой жить дружно, он бы, вероятно, не удивился появлению очередного Евграфа с волшебным цилиндром.