, — поздравляли меня с улыбочкой, смысл ее был ясен: во мне видели удачливого карьериста.
Я съездил проститься с родителями. Благорасположение ко мне преосвященного Иринея сказалось и на положении моего отца — ему дали приход получше. Семья моя жила теперь под г. Серпуховом (Каширского уезда) в селе Никольском, на родине известного Санкт-Петербургского митрополита Исидора.
Отец и мать были в ужасе от моего назначения.
Во Владимир я ехал через Москву и воспользовался этим обстоятельством, чтобы повидаться с братом-священником (он тоже окончил Московскую Духовную Академию).
Всю дорогу до самого Владимира меня не покидала гнетущая мысль: на мои плечи взвалена непосильная тяжесть…
И вот — я во Владимире… Внешний вид семинарии мрачный, унылый. Три огромных корпуса казарменной архитектуры — старые, обветшалые постройки [9]. Даже благоустроенного сада нет, который хоть немного скрашивал бы эти неприглядные строения.
Инспекторская квартира оказалась большая (6–7 комнат), а мебели было мало. Например, в огромном зале, настоящей "бальной" зале пар на двадцать, — лишь несколько стульев. Впоследствии, когда в семинарию приехал Саблер, он обратил внимание на недостаток мебели.
— Ну и пустыня же у вас… — заметил он.
С непривычки я терялся в этих просторных покоях. Семья инспектора ютилась теперь в двух комнатах и впредь до устройства ее судьбы я разрешил ей остаться.
По приезде я тотчас отправился к ректору. Предполагал, что встречу либо поникшего, раздавленного пережитой катастрофой человека, либо мрачного, возмущенного учиненной над ним расправой, озлобленного начальника. Вхожу, подымаюсь во второй этаж… и вдруг слышу раскаты хохота. Открываю дверь — и мне навстречу идет веселый, красивый архимандрит — и приветливо:
— А… отец инспектор! Пожалуйте!..
Тут же и его собеседник, какой-то священник.
Встретить ректора в столь благодушном настроении я никак не ожидал. Завязалась беседа. Я узнал, что он уже успел побывать в Петербурге и решил по отношению к семинарии взять курс решительный и крутой.
Мне хотелось знать, чем он объясняет трагическое событие: был ли это акт безумия или проявление коллективного недовольства. О.Никон мне доказывал, что всему виной старая, скверная закваска, гниль, которая проела семинарские порядки; он обвинял жену инспектора, которая поселила раздор между главными начальствующими лицами, что отразилось и на настроении семинаристов. По мнению о. Никона, надлежало приняться без промедления за выкорчевывание зла. Исключение 75 семинаристов и было началом этого "выкорчевывания".