Одержав столь громкую победу, Чингисиды, казалось, должны были попытаться отогнать русских к Киеву и Чернигову. Но они этого делать не стали, удовлетворившись преподанным уроком: они успокоили свое сердце тем, что разорили несколько городов на кумано-русской границе. Один монгольский отряд проник в Крым, к тому времени сильно разбогатевший на торговле с Генуей и Венецией. Главным портом полуострова была Сольдая, нынешний Судак, куда генуэзцы приплывали за северными мехами, белкой и черно-бурой лисой, а также за рабами, которых перепродавали в Египте. Монголы этот торговый центр уничтожили, и это был их единственный «недружелюбный» поступок по отношению к латинскому миру.
В конце 1222 года Джебэ и Субутай напали на прикамских болгар. Этот народ тюркской расы и мусульманского вероисповедания жил в лесах, окружавших нынешнюю Казань, недалеко от того места, где Кама впадает в верхнюю Волгу. Он торговал с Персией и Хорезмом дарами северной природы: мехами, воском и медом. Болгары встретили монголов с оружием в руках; но были завлечены в засаду, окружены и во множестве уничтожены.
После этого Темучжиновы ратоводцы стали подумывать о возвращении в Азию. Они пересекли Волгу (в ее нижнем течении), Урал, склонили к покорности кочевавших восточнее этой реки (в районе нынешнего Уральска и современного Актюбинска) тюрок-канглы, а затем, миновав Эмиль и Тарбагатай, возвратились в Монголию.
Чингисхан мог быть доволен. В ходе этого разведывательного рейда Джебэ с Субутаем покрыли расстояние, равное восьми тысячам километров, и, одержав ряд побед над персами, кавказцами, тюрками и русскими, доставили ему ценные сведения о пройденных странах. Субутай воспользуется этими знаниями через два десятка лет, когда Чингисовы сыновья поручат ему завоевание Европы.
Осенью 1225 года Чингисхан возвратился из Туркестана в Монголию, на берега Туулы, в район нынешней Урги. Наступили годы отдыха Великого Завоевателя. Его власть простиралась от Самарканда до Пекина. На беспокойных границах обширной империи ратоборствовали его верные воеводы, подавляя любые попытки сопротивления. Ему, встретившему так много жизненных трудностей попервоначалу, за судьбу своего творения теперь можно было не беспокоиться. Не будучи стариком — в тот период ему было 58 лет, — он вполне мог рассчитывать на относительный покой. Именно таким, занятым мыслями об отдыхе, представляет нам Есугаева сына четыре века спустя его далекий потомок, монгольский историограф Саган Сэцэн, который изобразил этого железного человека стоящим на краю вешнего поля, грустным и задумчивым, охваченным неизъяснимой тоской: «Вот прекрасное место для собраний спокойного народа, прекрасное пастбище для оленей и серн, отменное место для отдыха старого человека».