Обратившись в заключительных разделах своего труда к арабо-персидским источникам, в которых описываются «странствия Чингисхана по афганским горам», автор касается «зверств, чинившихся подданными Завоевателя», и вынужденно делает красноречивую оговорку: «Тот Чингисхан, к которому нас приучил монгольский эпос, говоря юридическим языком, от участия в нижерассматриваемых делах освобожден. Он по-прежнему остается полубогом, существом великодушным, щедрым и величественным, одновременно умеренным во всем, уравновешенным, здравомыслящим и человечным, самим воплощением гуманности, которым всегда видели его подданные… Но что касается войны, в какую оказались втянуты монголы, то вести ее иначе, как по-монгольски, они, будучи стопроцентными кочевниками, полудикарями, уроженцами глухой степи и дремучей тайги, никак не могли, и, не впадая в противоречия, мы заявляем, что Чингисхан является личностью, равной величайшим творцам истории, и не виноват этот «монгольский Александр Великий» в том, что ему выпало возглавить войска, находишиеся приблизительно на той же стадии культурного развития, что и краснокожие индейцы американских прерий XVII века».
Итак, с одной стороны, удивительно свободная от какой-либо предвзятости морального толка характеристика личности правителя далекой степной державы, а с другой — увязка универсальных для тотальных войн «зверств» с низкой, на взгляд автора, «стадией культурного развития» его подданных. Для Груссе монголы — «полудикари», паразитирующие в завоеванном их талантливым предводителем Чингисханом историческом пространстве. Эта позиция в книге внешне выглядит весьма убедительно и подкреплена сведениями из авторитетных источников о бытовых подробностях жизни монголов. Причем автора нельзя упрекнуть в излишней тенденциозности в подборе материала. Просто ему кажется неустроенным, варварским сам кочевой образ жизни, легкий скарб обитателей юрт, их одежда, привычки, предпочтения в еде и даже яства на пирах знати, и поэтому такими же варварскими представляются ему любые жестокости и несправедливости, случавшиеся в степи. В одном месте он сетует: «Как ужасны были условия, в которых будущий Покоритель Вселенной проходил начальную школу жизни! Какие дикие нравы исповедовались жителями монгольских лесов и степей, где засады, предательства, похищения и убийства — короче говоря, охота на человека — была столь же обыденна, как и звероловство!» Речь же до этого шла всего лишь о заурядном для истории всех времен и народов событии — отравлении медленно действующим ядом представителя аристократии (в данном случае Есугай-баатура — отца главного героя, случайно оказавшегося в стане враждовавших с ним татар). Остракизм, которому сразу же вслед за этим подверглась вдова Есугая, мать Чингисхана Оэлун-учжин, со стороны вступивших в соперничество с ней вдов других степных аристократов, также не может быть отнесен к сугубо варварскому поведению. Напротив, подобный конфликт характерен скорее для развитых классовых отношений, чем для родового строя варваров. Но Груссе и из этого делает картинку из жизни «полудикарей»: «Речи злых вдов, прозвучавшие в дымной юрте перед аппетитным куском баранины, — отличная иллюстрация к нищете всех этих степных царей и цариц!» Однако достаточно просто сменить декорации и запахи (отнюдь не в смысле благоухания), и можно представить, что действие происходит где-нибудь во Франции того же периода, в замке д'Артуа, например. Но для этого нужно избавиться от предвзятости «оседлоцентристского» взгляда на окружающий мир, увидеть, что и в степи есть историческое движение, но там очень редко встречаются (потому что не всегда и не везде уместны) величественные дворцы и соборы, витражи, росписи, барельефы, огромные гобелены, громоздкая мебель, библиотеки и тяжелый скарб, не приспособленные к быстрой и частой перевозке с места на место.