Возвращаясь домой из школы, мы, пацаны, не любили ходить пешком, да и расстояние было приличное, а незаметно подцеплялись к бортам проезжавших машин. Мне не повезло, и у грузовика, везшего прессованное в тюках сено, развязалась одна из стягивающих веревок, на которой я держался. Она обмотала меня вокруг талии, и машина волоком потащила меня по зимней дороге. Все же я умудрился под себя просунуть портфель и так проехал несколько километров. Заметили со встречной машины, вернулись, догнали, шоферы развязали, матерились, но бить не стали, видно, из-за моего глупо-веселого вида. Они понимали, как и я, что со мной ничего не случилось бы смертельного, так как подо мной была опора — стертый по дороге портфель.
Эти ситуации почти не отложились в моей памяти. Но однажды я проваливался в трясину и не кричал, хотя и шли группой. Ощущал почву под ногами, мягкую, как опухоль. Казалось вот-вот встану основательно. Когда дошло почти до плеч, стал звать на помощь. Чудом вытащили. Никто не смеялся, никто не стал помогать снимать скользкую одежду. Все молчали.
Когда я читаю, что на городской свалке Хабаровска ушел в глубину водитель бульдозера вместе с машиной, узнаю, что люди исчезают в нефти, смоле, асфальте, зыбучих песках, снегу, меня охватывает страх: под ними не было опоры. Падение тогда падение, когда не видно конца — нет основания, никакой опоры. Тогда пишут: «Пересказывать дальше не решаюсь».
Возрождение гражданского общества и его систем в Советском Союзе возможно при условии измерения глубины, на которую мы опустились. Только это поможет осознать всю трагичность падения. В 20-е годы, а потом в хрущевско-брежневские в СССР издавалось много пособий на темы: как надо работать, как надо участвовать в социалистическом соревновании, проявлять бдительность, ловить шпионов, поступать в техникумы и вузы. Как стать физиком, лириком, хорошим папой и такой же мамой, пропагандистом и агитатором и т.д. и т.п. Однако странно, что не было пособий в литературе (даже самиздата) на животрепещущую для миллионов тему: как вору, бандиту, насильнику, разбойнику, взяточнику стать примерным заключенным страны Советов. Правда, издано много воспоминаний политических заключенных, своих и зарубежных, но это обычно бытовое, фольклорно-мемуарное освещение жизни зэков. Политзэк в своих описаниях остается, как правило, в стороне от мерзкого уголовного мира. Обычно наш зэковский мир ученые мемуаристы сравнивают с описанным Ф. М. Достоевским в «Записках из мертвого дома», А. И. Солженицыным в «Архипелаге ГУЛАГ», доходят до того, что сравнивают ленинградские тюрьмы и зоны с родовым и первобытно-общинным строем (Л. Самойлов. «Этнография лагеря», Советская этнография № 1. 1990, с. 96–108; В. Р. Кабо. «Структура лагеря и архетипы сознания», Советская этнография. № 1. 1990, с. 108–113). Многие пишут и говорят, что воля в стране Советов мало чем отличается от тюрьмы и зоны. А сами, попадая туда, вопят на весь шар Земной: «Спасите меня, помогите!!!»