Я отметила про себя, что если Альма Меремински на самом деле существовала, то Литвинов скорее всего влюбился в нее, когда им обоим было по десять лет, и видел ее в последний раз, когда им было двадцать, перед тем как она уехала в Америку. Иначе как объяснить, что книга заканчивается, когда Альма была еще такой молодой?
Я съела кекс, намазав его арахисовым маслом, которое стояло у тостера. «Альма!» — позвала мама. «Что?» — «Иди, обними меня», — сказала она, и я послушалась, хотя мне вовсе этого не хотелось. «И когда ты успела так вырасти?» Я пожала плечами, надеясь, что на этом она остановится. «Я иду в библиотеку», — сказала я, хотя это была ложь, но по тому, как она на меня смотрела, я поняла, что она этого и не слышала, потому что перед собой она видела не меня.
3. Вся ложь, которую я когда-либо говорила, однажды ко мне вернется
Выйдя на улицу, я прошла мимо Германа Купера, он сидел на крыльце своего дома. Герман провел все лето в Мэне, загорел и получил водительские права. Он спросил, не хочу ли я когда-нибудь с ним прокатиться. Я могла бы ему напомнить о тех слухах, которые он распускал, когда мне было шесть лет, будто я приемная и вообще пуэрториканка. Или о тех, когда мне было десять, будто я задрала юбку у него в подвале и показала ему все, что под ней. Вместо этого я сказала, что меня укачивает в машине.
Я вернулась на Чемберс-стрит, 31, на этот раз — чтобы выяснить, есть ли там записи о замужестве Альмы Меремински. За столом в комнате 103 сидел все тот же мужчина в черных очках. «Привет», — сказала я. Он взглянул на меня: «А, мисс Крольчатина. Как дела?» — «Хорошоспасибокакувас?» — «Нормально вроде бы. — Он перевернул страницу журнала и добавил: — Немного устал, думаю, что простужаюсь. А еще сегодня утром мою кошку вырвало. Все бы ничего, если бы не на мой ботинок». — «Понятно», — сказала я. «А вдобавок ко всему я узнал, что у меня отключат кабельное телевидение, потому что немного задержал с платежами, и теперь я пропущу все мои любимые передачи. А еще цветок, который мама подарила мне на Рождество, немного пожух, и если он погибнет, мама никогда мне этого не забудет». Я подождала на случай, если он вдруг продолжит, но он молчал, и я сказала: «Может, она вышла замуж?»
«Кто?» — «Альма Меремински». Он закрыл журнал и посмотрел на меня: «Ты не знаешь, выходила ли замуж твоя прабабушка?» Я прикинула варианты. «Вообще-то она мне не прабабушка», — наконец сказала я. «Но ты ведь говорила…» — «Она вообще мне не родственница». Он выглядел озадаченным и немного расстроенным. «Извините, это долгая история». Какая-то часть меня хотела, чтобы он спросил, зачем я ищу ее, и тогда бы я смогла рассказать ему правду. Я бы рассказала, что ни в чем не уверена, что начала искать того, кто смог бы сделать мою маму снова счастливой, и что, хотя я еще не потеряла надежду его найти, попутно стала искать кое-что еще. Связанное с предыдущим поиском, но другое, потому что тут речь уже обо мне. Но он всего лишь вздохнул и спросил: «Она вышла замуж до 1937 года?» — «Точно не знаю». Он снова вздохнул, поправил на носу очки и сказал, что у них хранятся записи о браках, заключенных только до 1937 года.