Советский Союз не прислал нам своих материалов. У них уже имелось по этому вопросу несколько готовых фильмов. Это были репортажи о Майданеке, Треблинке и Освенциме. Нас пригласили в демонстрационный зал советского посольства. Рядом с нами сидел Герберт Маршалл, англичанин с умным лицом и бородкой клинышком.
Один советский фильм нас всех глубоко потряс. Его просмотрела до конца даже Юнис. Правда, она сидела между двух господ из посольства, и ей неудобно было выйти.
Фильм был о детях. Какой-то эсэсовец с извращенным умом решил провести кое-какие эксперименты над двойняшками-близнецами: польскими, русскими, еврейскими, югославскими. При этом один из близнецов служил контрольным объектом для другого. Например, двух сестренок-близнецов заражали брюшным тифом, но только одна из них получала антитифозную сыворотку. Многих детей заразили неизвестными болезнями. Победоносное наступление Красной армии прервало эти преступные эксперименты.
Мы долго находились под впечатлением этого фильма. Стоило мне закрыть глаза, как передо мной вставали несчастные жертвы…
К концу месяца я впал в тот же порок, что и Юнис: я запил, но и это не помогало забыть увиденное.
— Ну как ты себя чувствуешь? — спросила меня Юнис после демонстрации очередного фильма. Мы сидели с ней на скамейке в сквере.
Невозможно было сделать эту женщину умной. Она пила, я делал то же самое, но она пила очень много. Последнее время мы провели вместе несколько вечеров. Танцевала она как истинная американка: с каждым партнером ласково и отрешенно. Между танцами пила виски, разглагольствовала о Прусте, Джойсе и Генри Миллере. За стаканом с виски она могла сидеть часами.
Я просмотрел несколько ее фильмов: о первом визите Черчилля в Берлин, о пуске очень важного для союзников моста, о послевоенной жизни одного городка на севере Франции. Что из этого было сделано ее собственными руками, а что руками Капулетти или Сэма Уинггоулда, определить было трудно. Фильмы были хорошо смонтированы, и эти безукоризненные готовые работы никак не вязались с белокурым легкомысленным созданием. Сейчас Юнис сидела рядом со мной на скамейке и опять спрашивала:
— Ну так сколько минут будет продолжаться твой фильм — десять или двадцать?
Не раз я пытался объяснить ей, что речь идет не о занимательном журнале, который обычно показывают между хроникой и основным фильмом, а скорее всего о голой и горькой медицине.
Юнис молчала. Ее вежливый смешок свидетельствовал о том, что мне не удалось убедить ее.
— В этом нет никакого смысла, Петр. — Она встала. — Завтра мы понесем материал Капулетти и Потеру. Они и решат, что и как.