Василий выстрелил не целясь, от пояса. Он видел, как пуля вошла в плечо твари. Но в этот раз эффект был просто невероятным. Волколак изогнулся, взвыл, а потом, вытянув лапу, дернулся было к Василию. Выражение злобного торжества на его морде сменилось маской невыносимой боли. Скрежеща зубами, он зашептал:
— За что, сынок..? За что ты убил меня?
— За мать, — отрезал Василий, вновь нажав на курок. — За тех невинных крестьян, которых ты убил, именем мировой революции… — он говорил и говорил что-то еще, то и дело нажимая на курок, и «заговоренные пули» одна за другой впивались в тело уже мертвого чудовища, корчащегося на полу.
Когда же Василий понял, что барабан револьвера пуст, он осторожно, стараясь не упасть, — ноги у него по-прежнему были ватными — присел на скамью у двери. Поставив лампу на пол, стал дрожащими руками перезаряжать барабан. Вытряхнул гильзы на пол и стал одну за другой вгонять в пустые гнезда «заговоренные» патроны. Действовал он на ощупь, автоматически, — сказывалась выучка Григория Арсеньевича. Взгляд же его оставался неотрывно прикован к мертвой твари. Ему казалось, вот-вот — и та вновь зашевелится, поднимется с пола, двинется на него. Но ничего этого не случилось. Перезарядив второй револьвер обычными пулями, Василий с трудом разогнулся и заставил себя подойти…
Да, это был его отец. Сейчас, после смерти, к нему вернулся человеческий облик, только вот руки до сих пор оставались лапами чудовища с огромными когтями, которые в предсмертной судороге впились в деревянный пол…
Неожиданно за спиной скрипнула дверь. Василий мгновенно развернулся, вскинув оба револьвера.
— Эй, успокойся! Не стреляй! Это я! — это был Григорий Арсеньевич. — Ну как ты тут? Я смотрю, справился… Да что с тобой, Василек?
— Это мой отец, — с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, пробормотал Василий.
— Я так и думал, что он с ними, — тяжело вздохнув, отозвался комиссар. — Что ж, охота закончена. Пойдем, нам надо поговорить, — и, подняв лампу, жестом позвал Василия.
Тот хотел сказать: «Да!», но не смог — слезы ручьем катились у него из глаз.
Следом за Григорием Арсеньевичем он вышел в сени, а потом на крыльцо. Они, не сговариваясь, сели рядом на ступенях. Комиссар закурил, а потом, видя, что Василий никак не придет в себя, достал плоскую фляжку и, свинтив крышку, протянул ему.
— Хлебни, легче будет.
Спирт обжег горло, и Василий закашлялся. Потом растер слезы по лицу рукавом.
— Ну как? — улыбнулся Григорий Арсеньевич. — Полегчало? Давай-ка, приходи в себя… Мне нужно многое тебе рассказать, а времени у нас очень мало. На рассвете подойдут ваши, а к тому времени мне нужно быть подальше отсюда… — тут он сделал паузу, словно собираясь с мыслями, пытаясь решить, с чего начать.