Гриша всегда преувеличивает свои возможности, ему кажется, что он может так или иначе сделать что угодно, он не любит конфронтации в любом виде, он скорее предпочтет согласиться с нежелательным и претерпеть временные неудобства, чем сразу и определенно сказать «нет» в отличие от меня, кичащейся своим нежеланием лукавить и умением «рубить правду-матку», в прежние времена мы часто из-за этого ссорились, я его пилила, зачем не говорит прямо, сейчас же, затюканная своими многочисленными делами, я уже давно никого не пилю, пусть хоть на головах ходят, только не трогают меня, кстати, для семейной жизни это хороший рецепт. Гриша соглашается взяться за работу, которую ему навязали, за которую знает, что браться не надо, заказ эксклюзивный и разовый, времени на него уйдет много, денег не то что не заработаешь, а потеряешь, не сделав действительно необходимых вещей, да и не интересно — область Гришиных интересов в стороне. И все-таки он берется по того же рода соображениям — не хочется кого-то подвести или обидеть — и чем дальше работает, тем больше нервничает, понимает, что по-быстрому тут не обойдешься, нужно проводить серьезное исследование, на которое нет ни времени, ни желания, и старается все же как-то выкрутиться с минимумом усилий, чтобы и вашим и нашим, и не получается, и начинают поджимать по-настоящему текущие работы, и понятно уже становится, сколько потеряно времени и денег, причем тот, ради кого Гриша все это делает, вообще не в курсе, ему это, кажется, не так и надо, все эти «неудобно» и пр. скорее в Гришином воображении, это он сам себе внушил, что раз обещал, то должен, а на самом деле, кажется, вовсе нет.
И, тем не менее, он пробует так и этак, нервничает, а реально необходимые дела со всех сторон напоминают о себе мейлами, факсами и звонками, и вот-вот совсем уже засыплют, а он сидит, как пришитый и занимается дурью, и не может остановиться, и злится, и ругается на всех, бабушка уже даже и боится спросить, сделал ли Гриша источник, ходит мимо рабочей комнаты, как мышь, я тоже ничего не спрашиваю и даже не вздыхаю, даже не знаю, как себя вести, невозможно наблюдать, как человек мучается, и ничего нельзя посоветовать и даже посочувствовать нельзя, реакция будет однозначной.
А дни идут, и он, кажется, уже смирился, старается не думать, уже не злится, позволяет обсуждать, но очи потускли, во взгляде появилась обреченность, строя планы на дальнейшее, я обязательно прибавлю: «когда ты сделаешь источник», это как барьер, за которым снова пойдет нормальная жизнь и свобода, такое впечатление, что он, как Ходорковский, в тюрьме, только сам себя туда посадил.