И унеся благополучно ноги из так и не увиденного города, вернувшись домой, где Гриша поправился, мы вдруг заметили неустроенность собственного быта и неожиданно решившись ее ликвидировать, взяли за прототип красный отель. Мы привесили на стойке бабушкин телевизор, чтобы смотреть его с кровати, поставили в угол тумбочку, а рядом торшер. Мы проделали все это, то ли потому что красный отель испугал нас возможностью внезапного прекращения полетов, то ли он поманил нас оседлостью, и мы поддались на соблазн.
Мы живем в вилке между ужасом и соблазном: ступишь налево — круто, ступишь направо — смерть. Наша структура спятила, зажила своей собственной жизнью, раздулась, заважничала, забыла о вспомогательном назначении и выпендривается перед самой собой. Мы остались без несущей конструкции, заполняем, как можем, бесформенное пространство.
Мы — это многокилометровая гусеница машин с тысячей пар огненных глаз, медленно волокущаяся вдоль пустынных тротуаров.
Мы — это перевернутая пирамида стариков над единственным поздним ребенком, недоумевающим, почему его жизнь является объектом устремлений такого множества советчиков.
Мы одновременно делаем десяток дел, думаем сразу о сотне вещей, жадничая, набираем еще и еще до кучи, словно хотим прожить параллельно тысячу жизней, бегая между ними, как ткачиха на фабрике бегает между станками.
В гонке за тем, чтобы достичь, мы поработили себя так, как никто другой: мы узнали съедающего нас изнутри тигра, привыкшего питаться человечиной.
Мы набили каменные коробки электронными ящиками и молимся на мелькающие на экранах разноцветные блестящие картинки.
Мы пьем пиво и катаем шары под металлическое щелканье, потому что нас не научили, что еще можно делать, чтобы было интересно.
Мы ступаем по мягкому пушистому ковру, но падаем на голый и твердый асфальт.
Мы носимся по миру, проглатывая километры, но нам не выбраться из собственной скорлупы.
Мы твердо стоим на ногах, ощущая под ними пропасть.
А когда наша кривая структура окончательно раздуется и лопнет, мы пробьемся сквозь ржавый металл и оплетем развалины густой и буйной листвой, потому что разучились создавать новые четкие формы.
Льет дождь за стенами старинной церкви, словоохотливая служительница показывает фрески, изображающие ад и рай, рай высоко на сводах, в виде небесного города с галереями, при тусклых лампах и сумерках за окном трудно его рассмотреть, а ад написан внизу, совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, в нем бурлят котлы на кострах, белые бестелесные фигуры волокут грешников, страшные твари их пожирают, людские достоинства и недостатки скрупулезно взвешиваются на весах, и неумолимо отслеживается, что перевесит. А на самой вершине купола — лик Иисуса с ужасными глазами, он смотрит с гневной угрозой, если долго стоять под его взглядом с задранной головой, подумаешь: ну, зачем ты нас пугаешь, Господи, разве мы заслужили?