Батальон с приданными ему пушчонками — бойцы называли их «сорокапятками» и «прощай, родина» — гигантской гусеницей полз навстречу отдаленным орудийным раскатам. Шли молча. Я думал о странном комиссаре. Нарочно он снял очки, когда говорил, что не мастер очки втирать, или это случайно вышло? И откуда он такой домашний? Ничего толком не сказал, а убедил.
В чем убедил? Неизвестно. Но теперь все понятно. Это он здорово сказал — воевать без дураков.
— Юрка, — неожиданно произнес Глеб, — у меня вопрос. Вот в газетах пишут, что смелого пуля боится, смелого штык не берет. Как это понимать?
— Так и понимать.
Вмешался Вилька:
— Глебчик, не мудри. Все ясно, как апельсин. Наложил в штаны — получил пулю в лоб. Отсюда мораль…
— Чепуха все это! — Глеб нетерпеливо тряхнул головой. — Выходит, только трусы погибают? Я, скажем, не вернусь с войны… потому что трус?
— О тебе напишут: пал смертью храбрых, геройски сложил голову, — Вилька балагурил, однако было видно, что удивительный наш Глеб озадачил его. — И вообще… катись ты к аллаху со своими философиями.
— Я серьезно, ребята. Боязно погибать, когда так пишут. И обидно… за всех убитых.
Глеб умолк. Мы поняли, кого он имел в виду. Дышать стало труднее, заныли стертые сапогами ноги. После долгого молчания Вилька сказал в сердцах:
— Тебе бы, Глебчик, директором кладбища работать. Самое подходящее местечко. Больно ты жизнерадостный, аж плакать хочется.
— Я думать люблю, — возразил Глеб. — На то и голова, чтобы думать.
— Индюк тоже думал…
— Эге! — послышался вдруг знакомый голос. — Надеюсь, дело не дойдет до дуэли?
Мы оглянулись и увидели комиссара. Он шел в двух шагах от строя, держа фуражку в руке, и улыбался. Как он очутился возле нас, подкрался, что ли?
Комиссар объяснил свое появление:
— Решил, знаете ли, пробежаться, глянуть на своих орликов, а тут, слышу, — дискуссия на волнующую тему. Любопытно стало. Дай, думаю, наберусь ума-разума. И на тебе — про индюка байку узнал. Даром время потратил.
Вилька покраснел.
— «Разрешите, товарищ старший батальонный…
— Можно и просто — товарищ комиссар.
— Угу… Значит, объясните, пожалуйста, а то дружок мой, — Вилька кивнул на Глеба, — начитался в газетах пламенных призывов и загрустил.
Комиссар рассмеялся. Лицо его, круглое, доброе, как у толстяка-повара, покрылось морщинками.
— Загрустил, говоришь, от пламенных призывов? Ха-ха… Ловко. Бывает. В жизни всякое случается.
— А что? — отозвался Глеб. — И — загрустишь. Или, товарищ комиссар, врут газеты? Тогда другое дело.
— Остер, остер на язык, — все еще посмеиваясь, комиссар с интересом посмотрел на Глеба. — Врут, значит, говоришь. Как, товарищи, — обратился он к бойцам, прислушивающимся к занятному разговору, — брешут газеты, а?