Лиз с усмешкой подумала, что о таком доме можно только мечтать. Такой может себе позволить только очень богатый человек. Интересно, принадлежит ли поместье Бретту Дентону?
Лиз с трудом подняла тяжелое окно и, накинув на плечи теплый халат, выглянула. Да, прелестный пригородный дом из розового кирпича с величественным фасадом и рядами длинных прямоугольных окон. Она высунулась дальше и заметила нечто, заставившее сердце забиться быстрее. Наверное, архитектор или сам хозяин устали от классической простоты и решили добавить скромный штрих — узкий каменный балкончик с низкими каменными декоративными балюстрадами огибал дом по кругу.
Пока Лиз изучала балкон, в голове созрел план. Если удастся найти одежду, то она сможет уйти по балкону. Если повезет, одно из соседних окон окажется незапертым. А потом — алле! — вниз по лестнице и вон из дома. Полиция Кенилворта поможет ей найти Джона. Возможно, он уже вернулся. А если нет, то она обратится за помощью к соседям.
Лиз покопалась в шкафу и среди дорогих платьев и костюмов отыскала голубые брюки и белый свитер. Там же нашлось нейлоновое белье, а в комоде пара сандалий.
Через пять минут Лиз уже открывала соседнее окно. Комната была такого же размера, как та, где она провела ночь, но обставлена по-другому. Спальня была светлой и современной, эта же комната — темной, в викторианском стиле. Тяжелые красновато-желтые комоды, массивный письменный стол, стулья, обтянутые темно-зеленым бархатом. Постель накрыта толстым белым пуховым одеялом и наполовину скрыта от глаз китайской ширмой с вышитыми алыми драконами.
Затаив дыхание, Лиз залезла на подоконник и, спрыгнув на пол, на цыпочках прошла по комнате. Ступни тонули в лохматом белом ковре, и, когда с пола внезапно подскочило нечто, что она прежде приняла за бугорок, у «преступницы» вырвался сдавленный крик. Бугорок оказался белым персидским котом, и тут же за спиной раздался слабый, словно шелест тростника, голос:
— Кто здесь? Это вы, сестра?
Лиз обернулась и увидела в постели на высоких подушках старика. Его белоснежные волосы обрамляли хотя и изможденное болезнью, но все же прекрасное лицо. Оно напомнило Лиз портреты Рембрандта в Национальной галерее, лицо, на котором отражались доброта, сострадание, великодушие.
Лиз не стала медлить, подошла к постели и тихо прошептала:
— П-простите, я не хотела вас будить.
Опять она стала заикаться!
— Я п-просто…
Лицо старика мгновенно изменилось, словно озарилось светом новой жизни.
— Элизабет, ты здесь! Бретт сказал мне, что ты приедешь, но я не смел верить. Мое милое дитя!