Сердца бились со скоростью, не подвластной измерению. Это больше не было сокращением мышц, это было ровным гулом в груди, в висках, на губах — сердца стали чем-то единым — и иным.
И кровь превратилась сначала в обжигающе-холодное шампанское, а потом — в раскаленную лаву, выжигающую тела изнутри. Выжженные и легкие, они взлетели туда, в распахнувшиеся небеса, и понеслись в вихре под названием Страсть…
Она ничего не знала и не умела, оказывается. Она помнила про любовь, что это ритмичные вздохи, ненатуральные стоны и бодрые физические упражнения.
Это — не любовь.
И даже не секс.
Хорошо, что ей почти нечего было вспоминать.
Настоящая Шарлотта выплеснулась наружу шампанским и лавой, нежными прикосновениями и страстными объятиями, смелостью опытной куртизанки и пугливостью утреннего цветка…
Настоящая Шарлотта растворилась в дыхании мужчины, стала с ним единым целым, сплавилась кожей, кровью, золотом в жилах, единственными словами, имеющими значение для женщины…
Люблю. Твоя…
Он много их знал. Разных — симпатичных, красавиц, хорошеньких, милых, опытных… Даже профессионалок, пожалуй. И хорошо, что он знал только их. Потому что они тоже не имели никакого отношения к любви. Разве только к сексу…
Когда говорят «опытный любовник» — говорят ерунду. Опытным может быть слесарь. Дантист. Электрик. Но никакой опыт не поможет тому, кто впервые — после сотни женщин — испытывает вдруг удивительное и ни на что не похожее ощущение…
… когда кожа нежна как шелк, холодна как ручей, жжет как огонь, раздирает в клочья твое тело, и ты смеешься от счастья и благодарности за эти муки…
… когда целуешь и понимаешь, что раньше не жил, потому что жить — это дышать и пить, а ты только сейчас пьешь ее дыхание и не можешь напиться им, да это и невозможно. Напьешься — умрешь…
… и взлетишь в бесконечность темноты, где глазам больно от золота еще не родившихся солнц, где тьма бархатистая на ощупь, где вечность можно потрогать рукой, просто некогда это делать, руки заняты другим, совсем другим, и глаз не нужно, чтобы понять: эта грудь идеальна и создана Господом именно для твоей ладони.
И когда Высшие думали, как сделать розу царицей цветов, то вспоминали женщину, уставшую от любви и раскинувшуюся на груди своего мужчины — и зацелованные соски стали бутонами, а кровь на искусанных и улыбающихся губах — лепестками…
Он ласкает сейчас тело своей первой женщины, ибо первая — та, которую любишь. Он еще в силах удивляться и восхищаться — как тонка эта талия, как ненасытны эти губы, как шелковиста и нежна кожа, как сильны стройные ножки, сомкнувшиеся у него на спине…