В коридоре зазвонил телефон. Он звонил долго и настойчиво. Сначала Татьяна не хотела идти узнавать, кто звонит посреди ночи. Затем подумала, что, может, это ей, выругалась и вышла из комнаты.
«Алло, да, это я. Кто-кто? Ах, Виталик, это ты. Не узнала сразу твой голос. Горло болит? Что ж ты, котик, не пришел? Я тебя целый час ждала. Да… да… Понимаю… Смогу, конечно. У «Арагви»? Хорошо, переоденусь только и лечу, лечу».
Не подумав даже, что в такой час все рестораны уже закрыты, она умылась и, тщательно причесав волосы, полезла за чем-то в гардероб. Там сразу увидела туфли-лодочки, которые реквизировала у старухи. На перекладине висел и модный бледно-розовый шарфик. «Как же я забыла про них? — подумала женщина. — Это сейчас самый писк». Даже не примерив, она завернула туфли в газету, намереваясь взять с собой, и завязала на шее шарфик.
В ту же секунду шарф стал затягиваться. Татьяна схватила его обеими руками, пытаясь ослабить, но тот давил все сильнее. Она захрипела и стала задыхаться. Шарфик ослабил хватку. Его свободный длинный конец вытянулся и потащил свою жертву к выходу из комнаты. Просторный коридор был весь черный. Подтащив Татьяну почти к самой опечатанной двери, мучитель дал ей отдышаться. Послышался крик кукушки. Тут же одновременно раскрылись входная и опечатанная двери, и появилась траурная процессия. Татьяна, лишаясь сознания, стала падать, но натянутый шарф не позволил это сделать, а, сдавив еще сильнее, тут же привел в чувство. За людьми в черном появилась лишь одна фигура, в саване и черном капюшоне. Поравнявшись с Татьяной, покойница резко откинула капюшон ц взглянула на нее. Татьяна заорала. Это была ее мать. Лицо, когда-то Верки-Шалавы, было бледно-синюшным. Пройдя мимо, она схватила конец шарфа костлявой рукой и повлекла Татьяну в комнату. Там отпустила шарф, отступила в сторону и оставила дочь одну в центре.
Знакомая читателю комната почти не изменилась с последнего посещения; лишь исчез помост, на месте петли висела люстра, да отодвинутые портьеры открывали распахнутые настежь створки окна, за которым висела полная луна.
— Что же ты, Татьяна, украденные у меня туфельки так и не примерила? — тихо спросила сидящая за столом девушка в белой рубашке и черном плаще.
Та подняла голову на знакомый голос и сразу узнала Анастасию Ильиничну. В отчаянии упав на колени, Татьяна с мольбой протянула к ней руки.
— Простите меня, ну простите меня, окаянную, дурь попутала. Верну я туфли и шарфик верну. Все, все, что есть, отдам, только отпустите, — она понимала, что говорит не то и что эти слова ей не помогут, но остановиться уже не могла. — И отравила вас не я, а вон мать моя, Шалава. Я только в коридоре стояла. Вот крест святой, что правду говорю. — Татьяна хотела перекреститься, но шарф сдавил ей горло с такой силой, что она упала на пол и захрипела.