Надо сказать, что, хотя в первое мгновение Юнио и похитил у меня Монтсе, опасный и недоступный мир, окружавший нашего друга, постепенно возвращал ее мне. Я был связующим звеном между ней и Юнио, и она в конце концов остановила свой взгляд на мне и приняла меня. Мне лишь предстояло подождать. Однако это произошло не в одночасье: Монтсе вернулась ко мне не сразу, а как бы по частям — так море долго, беспорядочно выбрасывает на берег обломки кораблекрушения, повинуясь законам, известным лишь глубинным течениям.
— Эта книга стоит по меньшей мере семь тысяч лир, но я готов предложить вам пятнадцать, — сказал Юнио.
Смятение, вызванное в моей душе поведением Монтсе, усилилось, когда молодой принц назвал свою цену, словно бы подслушав совет Переса Комендадора о том, что следует запрашивать в два раза больше, чем тебе предлагают, с тем, чтобы потом доторговаться до средней суммы.
— Я не понимаю. Если книга стоит семь тысяч лир, то почему вы хотите заплатить пятнадцать? Это же абсурд.
Монтсе смерила меня свирепым, неодобрительным взглядом, вероятно, уверенная в том, что именно она стала причиной столь неумеренной щедрости.
— Скажем так: деньги для меня не проблема, — сказал он с некоторым самодовольством.
— Ну тогда почему бы вам не заплатить нам шестнадцать тысяч или, еще лучше, семнадцать? — поинтересовался я.
— Хорошо, я дам вам семнадцать тысяч, — согласился он.
На какую-то долю секунды мне показалось, что мы с ним соревнуемся с единственной целью — произвести впечатление друг на друга.
— Договорились, — произнес я.
— Вы забыли о комиссионных, — вмешался в разговор синьор Тассо, до сего момента державшийся в стороне.
— И сколько они составляют? — спросил принц, гораздо больше, чем я, сведущий в искусстве торговли.
— По тысяче лир от каждой из сторон.
— Вполне приемлемая сумма.
Потом они оба посмотрели на меня, ожидая, когда я скажу свое слово.
— Мне тоже, — выдавил я наконец.
Я думал, что победил Юнио и восстановил свое доброе имя в глазах Монтсе, не подозревая, что он покупает не только книгу, но и нас тоже. Однако все еще только начиналось, а мы были слишком наивны, чтобы понять, что происходит.
Я дождался, пока все отвернутся, и, воспользовавшись моментом, передал деньги Монтсе, как она просила. Впрочем, на самом деле я поступил так, чтобы испытать ее.
— Нет, пусть будут у тебя, — сказала она тихо.
— А если на нас нападут, как на твоего дядю Хайме? — напомнил я.
— Кто на нас нападет — принц со своим шофером? Ты думаешь, он — фашистский Робин Гуд?
В словах Монтсе прозвучало что-то большее, чем просто ирония. В ней пробудился к действию механизм, заставляющий человека доверять кому-то безоговорочно. Мне казалось несправедливым, что не я вызвал в ней такое доверие. Однако в ту пору Монтсе была слишком молода, а в Риме развенчанных принцев развелось как бродячих кошек. Бедствие, о котором мы узнали со временем.