— Ты действительно считаешь, что дело только во лжи? Разумеется, я совершила много грехов, даже убила человека, но самой большой ошибкой моей жизни было то, что я любила одновременно двоих. Разве это все не объясняет?
Мы как будто танцевали румбу без музыки и, уж конечно, без лирики, — это был танец, отражавший грустные обстоятельства наших отношений — разделенной надвое любви, расколотой на части жизни.
Прохожих становилось все больше, и вот уже очертания лиц и фигур окружавших нас людей слились в единую массу. Я боялся потерять Монтсе, продолжавшую решительно пробираться по этому человеческому лабиринту, поэтому я положил ладони ей на плечи и попытался увлечь ее в сторону, туда, где было не так многолюдно.
— Давай уйдем отсюда. Поговорим в более спокойном месте.
— Не трогай меня.
— Я не понимаю одну вещь. Если письмо было написано для того, чтобы сообщить тебе всю эту информацию о нацистах, то почему Юнио адресовал его мне?
— Я не знаю! Но уверяю тебя, план состоял в другом. Это письмо мне следовало отдать руководству Итальянской коммунистической партии. Юнио обещал мне, что не станет впутывать тебя в эту историю.
— Значит, ваша встреча в Белладжо не была случайной.
— Мы воспользовались конгрессом библиотекарей в Комо, чтобы увидеться. Юнио хотел рассказать мне о своих последних находках. Собственно, я не солгала тебе, когда сказала, что он собирался послать мне важную информацию, полагая, что жизни его угрожает опасность.
— Однако, когда настал момент истины, он отправил письмо мне. Как будто в последнее мгновение захотел очистить свою совесть, — заметил я.
— В Белладжо он сказал мне, что боится, что мы никогда больше не увидимся, — «Смит» сжимает кольцо вокруг него. И тогда я подумала, что он имеет право знать о случившемся в Барселоне.
— Ты имеешь в виду свою беременность и аборт?
Монтсе не ответила. Она продолжала бесцельно брести сквозь толпу.
— Это объясняет реакцию Юнио, тебе не кажется? Отправляя мне письмо, он хотел тебе отомстить, — заметил я.
— Тебе не следовало сжигать письмо. Ты все испортил. Ты все испортил! — закричала она.
Я собирался защищаться от ее обвинений, но вдруг прямо перед нами раздался грохот, от которого толпа в страхе рассеялась. А потом Монтсе неожиданно обернулась и упала мне на руки всем телом. Сначала мне показалось, что она сделала это внезапное движение в попытке помириться, но затем я понял, что ноги ее не слушаются и тело оседает.
— Что с тобой? Тебе плохо? — шептал я, поддерживая ее.
И тогда она потрясенно воскликнула:
— Габор! Он в меня выстрелил!