Девы Марии Монтсеррат, известный своей непобедимостью, о военных успехах которого слагали легенды. Как бы там ни было, начиная с 14 августа, когда Листер утратил контроль над Сьеррой-Магдаленой, удача стала поворачиваться лицом к армии Франко, и донья Хулия, донья Монтсеррат, а также остальные женщины постепенно вернулись к разговорам о призраке Беатриче Ченчи (по словам доньи Хулии, привидение несчастной дамы собиралось 11 сентября появиться на мосту Сант-Анджело: здесь в этот день ее обезглавили в 1599 году). Говорили о чудовищной жаре римского лета и на другие малозначительные темы.
16 августа, когда по радио повторяли донесения с фронта, принц присоединился к вечерней «сходке». Кажется, интерес его объяснялся тем, что в Терра-Альте, в дивизии Литторио, сражался его двоюродный брат. Юнио приходил к нам на протяжении следующих семи или восьми вечеров, а поскольку жара и влажность казались невыносимыми даже после наступления ночи, он приносил дамам мороженое, а кабальеро — limoncello[38] и лед. Габор колол его с необыкновенным проворством и силой, и холод, поднимавшийся от осколков, казалось, отражался в его холодных и наглых голубых глазах. Расправившись со льдом, он скромно удалялся, ожидая дальнейших приказаний своего хозяина.
Поразительная красота Монтсе нарушала серьезность наших собраний. Она уже приняла решение заставить принца страдать так же, как страдала она. Чтобы добиться своей цели, она старалась всячески привлекать внимание Юнио, подчеркивая свою женственность: она распускала волосы, делала правильный макияж, ходила на маникюр в салон красоты, носила декольтированные воздушные платья, украшенные драгоценными камнями и вышивкой, и туфли на шпильке, пользовалась духами, чей аромат мог соперничать с благоуханием летних ночей, — и при этом проявляла интерес к кому угодно, только не к Юнио. Если он обращался к ней, через пару минут она начинала зевать, словно разговор был ей невероятно скучен. Если принц предлагал угостить ее мороженым или лимонадом, она отказывалась от его услуг, а через мгновение поднималась и сама брала лакомство. В общем, она снова стала вести себя как благопристойная девочка, которую сеньор Фабрегас воспитал так, чтобы она обращала на себя как можно меньше внимания. Теперь она была полной противоположностью той Монтсе, которая слушала Юнио с восторгом влюбленной женщины, покорной воле своего возлюбленного. И чем сильнее Монтсе выражала свое равнодушие, тем больше перед ней заискивал принц. Он словно чувствовал себя виноватым, не зная при этом, в чем состоит его вина, и не смея спрашивать, так как сам вопрос подразумевал бы признание своего греха. Так что Юнио оставалось лишь смириться, изо всех сил проявляя заботу и понимание.