Это были дни, полные тревоги, на каждом шагу нас подстерегала неуверенность в завтрашнем дне, тень упущенных возможностей следовала за нами по пятам, и при этом ни один из нас не осмеливался заговорить о предстоящем расставании. Мы предпочитали обманывать себя самих, что будет лучше, если момент прощания захватит нас обоих врасплох и у нас не останется времени для слез.
Как-то раз, апрельским утром, Монтсе передала мне через хозяйку, что ждет меня на улице, а когда я вышел, грустно сказала:
— Я уезжаю. Возвращаюсь в Барселону.
— Когда? — спросил я, все еще не веря в неизбежность расставания.
— Мы садимся на корабль сегодня вечером, в пять.
— Ты будешь мне писать?
— Это причинило бы нам страдания, — сказала она.
— Но если ты этого не сделаешь, я тоже буду страдать.
— Я знаю, но твоя тоска быстро пройдет: ведь время лечит. Ты забудешь меня; мы забудем друг друга.
— Но я люблю тебя! — воскликнул я и схватил ее за запястья — в напрасной попытке удержать.
— Отпусти меня, мне больно! — Она высвободила руку.
— Останься со мной, прошу тебя! — умолял я.
— Это невозможно. По крайней мере не теперь.
— Скажи: чего ты боишься?
— Я ничего не боюсь. За последнее время многое произошло, и мне надо привести в порядок мысли и чувства, а это я могу сделать только в Барселоне.
— Почему только в Барселоне?
— Потому что там мой дом, потому что у всех у нас есть прошлое, а война лишила меня моего.
— А что ты скажешь мне насчет будущего?
— Ничего. Никто не знает будущего.
Меня вдруг охватило чувство, что расстояние между нами увеличивается с каждой минутой, как будто корабль Монтсе уже отплыл от берега, а я остался в порту и, стоя на волнорезе, смотрю, как он уходит все дальше и дальше. Потом, поцеловав меня в щеку — поцелуй был влажным и холодным, словно прикосновение морского бриза, — она добавила:
— Мне бы хотелось, чтобы мы простились сейчас. Береги себя, Хосе Мария. Прощай.
Я опустил глаза, задохнувшись от отчаяния, а когда очнулся, ее уже не было рядом.
И тогда вдруг все резко переменились; я даже ощутил тошноту, словно это я плыл на корабле и у меня под ногами все качалось. А Монтсе уходила все дальше и дальше по виа Джулия. И я ничего не мог сделать, чтобы остановить ее. Наша разлука стала непоправимой. Мы двигались независимо друг от друга в противоположных направлениях. Если бы даже корабль пошел ко дну или она бросилась за борт, это все равно не соединило бы нас снова. Все было кончено.
В два часа дня, потрясенный этой новостью, я отправился на мост Сикста, откуда открывался ни с чем не сравнимый вид на академию. Монтсе в тот момент, вероятно, покидала здание, если уже не сделала этого. Оттуда, где я находился, невозможно было разглядеть, кто входит или выходит, но мне было все равно. Я лишь хотел пробудить воспоминания, связанные с этими стенами, прежде чем время превратит их в призрачные тени. Хотя в глубине души я все еще надеялся, что она передумает и вот-вот появится на другом конце моста. Я стоял неподвижно до тех пор, пока tramonto