На глазах Нефедова происходящее здесь действо достигло точки наивысшего эмоционального накала: Василий Сталин вдруг резко поворачивается на каблуках и охватывает всех быстрым, злым взглядом.
— Он что, издевается надо мной, ваш авианаводчик?!
Все вздрагивают, дергают головами и втягивают в плечи, словно боясь сейчас же их лишиться.
— Вы что? Отупели? Посылать такого дегенерата на задание?! Чем соображаете? Башкой? Жопой? Калмыцким седлом?! На весь мир меня хотите ославить, твари?!
Поджарый, нервный, стремительный, злющий, «хамло трамвайное», Сталин-младший, едва появившись на месте событий, уже успел застращать всех. Борису еще ни разу не приходилось видеть шефа в столь взвинченном состоянии — с багровым, перекошенным от ярости лицом, с выступившими на лбу и шее синими венами, с лихорадочным блеском в безумных глазах. Когда генерал орал на кого-то, с его губ прямо в лицо осыпаемого площадной бранью человека летела слюна. Несмотря на свою невзрачную внешность — маленький рост, худосочность, рыжеватость и конопатость, — молодой генерал казался своему окружению, в котором было немало храбрых, мужественных людей, грозным исполином. Сын самого «Хозяина»! Про него все знали: сын вождя — сам вождь! В его власти казнить и миловать. От этого все цепенели, провожая глазами истерика, мечущегося по залу командного центра. Они бы и рады были что-то предпринять, лишь бы умаслить бушующее чудовище, но что тут можно поделать?!
Судя по всему, авианаводчик вскоре после приземления попал в плен к моджахедам и теперь работал под их диктовку. Но никто из присутствующих на командном пункте не решался высказать Сталину-младшему единственную разумную версию происходящего.
Честно признаться свирепеющему на глазах самодуру, что единственные глаза, способные указать летчикам верное направление на цель, лгут, ни у кого просто язык не поворачивался. Где еще, как не здесь — на Востоке, вспоминалась древняя традиция повелителей казнить гонцов, приносящих дурные вести. Наладить же иной способ разведки из-за сложнейших погодных условий в районе цели никак не удавалось.
Беспомощное молчание подчиненных подстегивало гнев Сталина. Вспыльчивый тридцатилетний генерал срывал раздражение на всем, что попадалось ему под горячую руку, будь это человек или вещь. Он уже расколотил об стол один радиомикрофон, швырнул в чем-то не угодившего ему полковника тяжелой бронзовой пепельницей (к счастью, мимо) и разжаловал в рядовые майора. В беспомощной ярости Василий постоянно требовал наращивать тоннаж боевой нагрузки взлетающих машин.