Время от времени он выбирал книги, которые тогда были в моде, но только чтобы сформировать суждение о тех, кто их читает, а не о самих книгах. Гангхофер ничего для него не значил, в то время как он сильно хвалил Отто Эрнста, с произведениями которого был знаком. Из современных пьес мы видели «Весеннее пробуждение» Франка Ведекинда и «Маэстро из Пальмиры» Вильбрандта. В Вене Адольф прочитал пьесы Ибсена, которые не произвели на него большого впечатления.
Что касается философских трудов, у него всегда при себе был Шопенгауэр, позднее Ницше, хотя я мало об этом знаю, так как он считал этих философов, если можно так выразиться, своим личным делом, частной собственностью, которой не хотел делиться ни с кем. Эта скрытность была, возможно, следствием того, что мы разделяли любовь к музыке, и это давало нам более стоящий общий интерес, чем философия, которая для меня была довольно трудной темой.
В отношении чтения моего друга я хотел бы в заключение подчеркнуть то же самое, о чем я уже упоминал при описании его профессиональных занятий: он читал непомерно много и с помощью своей необыкновенной памяти скопил запас знаний, который был гораздо выше стандартного уровня двадцатилетнего молодого человека, но он избегал какого-либо фактического обсуждения этой темы.
Когда он побуждал меня прочитать какую-либо книгу, он заранее знал, что я никогда не буду ему равным в любом споре, и возможно даже, что он выбирал книги, которые рекомендовал мне прочитать, помня об этом. Его не интересовало ни «еще одно мнение», ни какой бы то ни было спор об этой книге.
Его отношение к книгам было то же самое, что и его отношение к миру вообще. Он с жаром поглощал все, что попадало к нему в руки, но очень старался держаться на безопасном расстоянии от всего, что могло бы подвергнуть его испытанию.
Безусловно, он был исследователем, но даже в своих книгах находил только то, что удовлетворяло его требованиям. Однажды, когда я спросил его, действительно ли он намеревается завершить свою учебу лишь при помощи книг, он посмотрел на меня с удивлением и гаркнул: «Разумеется, тебе нужны учителя, я это вижу. Но для меня это лишнее». Дальше в ходе нашего разговора он назвал меня «интеллектуальным хапугой» и «паразитом за чужим столом». Мне всегда казалось, а особенно в период нашего совместного проживания в съемной комнате в Вене, что он не ищет в своих кипах книг чего-то конкретного, вроде принципов и идей для собственного поведения; напротив, он лишь искал подтверждение тех принципов и идей, которые у него уже были. По этой причине его чтение, за исключением, наверное, германской мифологии, не было вопросом образования, а было чем-то вроде проверки самого себя.