Мы стали замерзать в наших жалких костюмчиках для прогулок по Рингштрассе. Наши тонкие брюки развевал вокруг ног ветер, когда мы торопливо спускались в долину. Тропинка была каменистой, а наши ботинки не годились для прогулок по горам. К тому же, несмотря на всю нашу спешку, гроза настигла нас. Уже первые капли дождя брызнули на лес, и дождь разошелся по-настоящему. Да какой! Потоки воды лились на нас из туч, которые, казалось, висели прямо над макушками деревьев. Мы побежали, и бежали так быстро, насколько хватало сил. Безнадежно было защищаться от дождя. Вскоре на нас не осталось ни одной сухой нитки, а наши ботинки были полны воды. Вокруг, куда ни бросишь взгляд, не было ни дома, ни хижины, ни какого-нибудь убежища. Адольфа не смущал ни гром, ни молнии, ни дождь. К моему удивлению, он пребывал в отличном настроении и, хотя промок насквозь, становился тем добродушнее, чем сильнее лил дождь.
Мы скакали по каменистой тропинке, и внезапно немного в стороне я заметил небольшую хижину. Не было смысла продолжать бежать под дождем, и, кроме того, уже темнело, так что я предложил Адольфу остаться в этой маленькой хижине на ночь. Он сразу же согласился – для него это приключение не могло продолжаться долго.
Я обыскал маленькую деревянную лачугу. Внизу лежала груда сухого сена, которого было достаточно, чтобы нам в нем поспать. Адольф снял ботинки, пиджак и брюки и стал выжимать одежду. «Ты тоже ужасно голоден?» – спросил он. Он почувствовал себя немного лучше, когда я ответил утвердительно. Разделенные страдания – страдания лишь наполовину. Очевидно, это относилось и к голоду тоже. Тем временем в верхней части хижины я нашел несколько больших кусков грубого холста, который крестьяне использовали для того, чтобы носить сено вниз по крутым горным склонам. Мне было очень жаль Адольфа, который стоял в дверях в мокром белье и стучал зубами от холода, выжимая рукава своего пиджака. Он был очень восприимчив к любому холоду и легко мог подхватить воспаление легких, и я взял один из этих больших кусков холста, растянул его на сене и предложил Адольфу снять с себя мокрую рубашку и трусы и завернуться в этот холст. Он так и сделал.
Он лег голым на холст, а я взял его за концы и плотно обернул вокруг Адольфа. Затем я принес вторую холстину и накрыл его ею. Сделав это, я выжал всю нашу одежду, развесил ее, завернулся в холст и лег. Чтобы не замерзнуть ночью от холода, я положил поверх тюка, которым был Адольф, одну охапку сена, а вторую натянул на себя.
Мы не знали, который час, так как ни у одного из нас не было часов. Нам достаточно было знать лишь то, что снаружи совершенно темно от дождя, непрестанно громыхающего по крыше хижины. Где-то вдали лаяла собака, так что мы были не очень далеко от человеческого жилья, и эта мысль утешала меня. Но когда я высказал ее Адольфу, он остался к ней совершенно равнодушен. В наших нынешних обстоятельствах люди для него были лишними. Он получал огромное удовольствие от всего этого приключения, и его романтический конец ему особенно нравился. Теперь мы уже начали согреваться, и нам было бы почти уютно в этой маленькой хижине, если бы нас не терзал голод. Я еще раз подумал о своих родителях, а потом заснул.