Людей становилось все больше и больше. Казалось, что вся Рингштрассе переполнена возбужденными людьми. Они несли красные флаги, но гораздо больше о серьезности ситуации можно было судить по оборванной одежде и голодным лицам демонстрантов, чем по флагам и лозунгам.
Голова процессии достигла парламента и попыталась штурмовать его. Внезапно конные полицейские, которые сопровождали протестующих, вытащили сабли и стали наносить удары направо и налево. Ответом был град камней. Какой-то момент ситуация балансировала на лезвии бритвы, но в конце концов полицейские получили подкрепление и сумели разогнать демонстрантов.
Это зрелище потрясло Адольфа до глубины души, но свои чувства он озвучил не раньше, чем мы добрались до дома. Да, он был на стороне голодных и бедных людей, но также был против тех людей, которые организовывали такие демонстрации. Кто эти люди, которые держат в своих руках все нити, стоя за этими дважды обманутыми массами людей, которые управляют ими по своей воле? Никого из них не было на месте действия. Почему? Потому что их больше устраивало делать свои дела незаметно – они не хотели рисковать жизнью. Кто эти вожди несчастных демонстрантов? Это не те люди, которые сами испытали бедность «маленького человека», а амбициозные политики, жаждущие власти, которые хотели использовать нищету людей в своих корыстных целях. Взрыв негодования против этих политических стервятников завершил ожесточенную речь моего друга. Это была его демонстрация.
После таких случаев один вопрос мучил его, хотя он никогда не выражал его вслух: а где его место? Если судить по его материальному положению и социальному окружению, в котором он жил, не было сомнений в том, что его место среди тех, кто шел за знаменем голодных людей. Он жил в жалком клоповнике; много раз его обед состоял лишь из кусочка черствого хлеба. Некоторые демонстранты, возможно, были богаче, чем он. Почему же тогда он не был в рядах этих людей? Что удерживало его?
Наверное, он чувствовал, что принадлежит к другому общественному классу. Он был сыном австрийского государственного служащего, чин которого приравнивался к капитану в армии. Он помнил, что его отец был весьма уважаемым таможенным чиновником, перед которым люди снимали шляпы и слово которого имело немалый вес среди его друзей. Его отец не имел абсолютно ничего общего с этими людьми на улице.
Еще больше, чем страх заразиться моральным и политическим упадком правящих классов, был его страх стать пролетарием. Он, несомненно, жил как один из них, но он не хотел становиться им. Возможно, то, что привело его к интенсивной учебе, и было его инстинктивным ощущением того, что только основательное образование может спасти его от скатывания на уровень рабочих масс.