— Что с тобой? Тебе нехорошо? Может, я предложил что-нибудь обидное?
— Нет, нет. Не обращай внимания.
— Так ты согласна?
Ну что же, пожалуй, я…
И вдруг она вскочила со стула и с криком «нет, нет, не хочу», побежала к себе в комнату, упала на постель и зарыдала.
Среди многих передряг, в которые приходилось попадать Бахареву, такой еще не бывало. Ипоначалу он собрался вызвать неотложку. Но пока беспомощно метался в поисках домашней аптечки, охал и ахал, безуспешно взывая почему-то к благоразумию — «ну будь же умницей, Мариночка», — слабонервное существо пришло в себя. Разглаживая заплаканное лицо, до боли сдавливая виски, Марина встала с постели, извинилась — «прости, пожалуйста, нервы…» — и тут же плюхнулась в любимое кресло около торшера. Он сел рядом и вопрошающе, участливо смотрел ей в глаза.
В мучительном молчании прошло минут пять. Наконец Марина вскинула голову и, не глядя на Бахарева, достала с полки книгу:
… Я не безумна,
Но разума хотела бы лишиться,
Чтоб ни себя, ни горя своего Не сознавать!
— Что с тобой, Марина, успокойся… И объясни толком, что случилось?
— Не допытывайся. Тебе надо уйти, Коля. Так будет лучше. По крайней мере сегодня. Завтра придешь снова, хорошо?
Был поздний вечер. Подняв воротник пальто, Бахарев неторопливо шагал по притихшей, безлюдной улице.
Когда-то Птицын, любивший на досуге поговорить «за жизнь», наставлял ученика: «Запомни, Николай, мы всегда в бою, всегда в поиске, даже тогда, когда нужно доказать невиновность человека. Это не менее важно, чем найти виновного». А Марина? Виновата или не виновата? Может, сейчас перед ним один из самых трудных вариантов, когда нужно доказать, что на человека ошибочно брошена тень. Вроде бы именно к ней тянется нить от «Доб-1»? Но где-то в глубине дупги живет сомнение: нити то обрываются, то вновь возникают.
… В комитете, несмотря на поздний час, его ждал Птицын. Так они условились.
— Как же ты так опростоволосился! Марина встречается с явно подозрительным иностранцем, что-то получает от него, а затем передает пакет какому-то франтоватому одесситу. А ты упускаешь его из виду, хотя знаешь о сообщении Ландыша.
И вдруг неожиданный вопрос:
— Послушай, а почему ты решил, что он одессит?
Бахарев опешил от такого вопроса. Менее всего он был
подготовлен к нему: в самом деле — почему? Только потому, что блюстительница финансовой дисциплины крикнула: «Это вам не Одесса!» Слабенький аргумент. Он посмотрел на Птицына — его лицо, как глухая дверь. Человеку постороннему трудно понять: гневается он сейчас или нет, спокоен или волнуется. Но Николай хорошо знает: когда у Птицына замкнутое лицо — значит, особо лихорадочно работает мысль, а глухая дверь — чтобы никто не мешал. Бахарев тоже счел за благо не отвечать: шеф часто задавал вопросы, на которые и не ждал от собеседника ответа. Он, видимо, сам отвечал на них.