– Ученические картины Пикассо в самом деле заставляют недоумевать: как же их очевидная заурядность соотносится с его талантом? И где скрывался этот талант до поры до времени? Такие мысли приходят естественным образом. Так что догадаться о вашем впечатлении нетрудно.
– Да, – кивнула Глаша. – Пейзаж скучненький. На голубой период, а тем более на кубизм – ни намека.
«Зачем я об этом рассуждаю? – мелькнуло у нее в голове. – Я в отпуске. Я приехала сюда, чтобы голова у меня проветрилась. Хотя бы голова».
К счастью, единственный посетитель музея, видимо, не намерен был поработать при ней экскурсоводом и поучить ее, как надо понимать искусство. Он смотрел на Глашу с той приветливостью, с какой всякий воспитанный человек смотрит на случайного и кратковременного собеседника. Глаза у него были доброжелательные, интонации интеллигентные. На вид ему было лет сорок пять.
– Не буду вам мешать, – словно подтверждая Глашино впечатление, сказал он.
И вышел из зала.
Глаша побродила еще немного, уже в полном одиночестве. Картины, собранные здесь, принадлежали разным художникам, были и работы Пикассо, и не только ученические. Но того ощущения пленительности, невозможности уйти, в котором и заключалось для нее главное удовольствие от прогулок по музеям, здесь все же не возникало. Поэтому Глаша уже через полчаса вышла на улицу.
Ее недавний собеседник сидел на лавочке под апельсиновым деревом. Увидев Глашу, он поднялся и спросил:
– Ну как, понравилось?
– Приятно, что в таком маленьком городке выставлена такая обширная коллекция, – уклончиво ответила Глаша.
– Это даже не городок, а деревня, – улыбнулся он. – Просто господин Палау – а ему уже под девяносто – живет именно здесь, и коллекция его, соответственно, здесь и выставлена. Он близкий друг Пикассо, тот ему немало своих картин в свое время подарил и даже атрибуцию доверил.
– Вы здесь работаете? – поинтересовалась Глаша.
– Нет. Просто у меня самого коллекция, потому и чужими интересуюсь.
– То есть вы здесь живете? – уточнила она.
– Живу в Москве.
В разговоре подтверждалось впечатление, которое составилось о нем с первого взгляда: спокойная доброжелательность была, по-видимому, главной его чертой. Кроме того, обращало на себя внимание его лицо: все его черты были крупны, даже прорезающие загар светлые лучики морщин, которые расходились от глаз.
– Виталий Аркадьевич, – представился он.
– Глафира Сергеевна, – пришлось представиться и Глаше.
Она уже давно привыкла к тому, что ее называют по имени-отчеству. Псков, а тем более Пушкинские Горы – это ведь не Москва, звать женщину до старости Катей или Лизой не принято.