«Тебя подберут мои друзья, наши друзья, — сказал ей Оуэн, — и отвезут на нашу тайную штаб — квартиру, в той части города, которую ты никогда раньше не видела!.. А потом, потом, — голос его зазвучал торжественно, возбужденно, — к нам с тобой будут относиться как к королям, нас будут опекать и переправят на запад, где мы пробудем до тех пор, пока…»
Кирстен захихикала, зажимая пальцами рот.
Оуэн нахмурился. И продолжал: «Пока не будет сочтено безопасным перевезти нас через границу. И мы уедем из Соединенных Штатов навсегда».
«Как короли?.. В самом деле? — сказала она, теперь уже широко ухмыляясь. — Но зачем?»
Оуэн нахмурился и подергал свою бороденку, потом и сам расплылся в улыбке и под конец разразился пронзительным, нервным, восторженным смехом.
«И мы уедем из Соединенных Штатов навсегда! — победоносно выкрикнула Кирстен, широко распахнув руки, откинув голову. — Из Соединенных Штатов навсегда!»
— Откуда вы звоните, — терпеливо спрашивает голос, — где находится раненый, пожалуйста, не вешайте трубку…
Кирстен отлично понимает, что они сейчас выясняют, откуда она звонит: прямолинейность этого хода наполняет ее презрением. Она говорит:
— Парк Рок-Крик. Вы знаете, где это? Недалеко от Шестнадцатой улицы. Особняк.
Она приваливается к стене телефонной будки, чтобы не упасть, смотрит на поток машин. Через дорогу — забегаловка, работающая всю ночь. Затемненная заправочная станция «Саноко». «Да умри же, почему ты не умираешь», — в ярости рыдала она, изо всех сил всаживая в него нож, держа рукоятку обеими руками, однако сил в ней нет — она слаба, как ребенок. Сидит на нем, а у него на губах пузырится кровь, от него разит алкоголем. Пьяный старик. Пьяный седеющий, лысеющий старик. Расплывшаяся талия, мясистые бедра, синевато-белые ягодицы, крошечные вены — ее так и тянуло хохотать над ним и издеваться, прямо в его пепельно-серое лицо — да как он смел выдавать себя за Ника Мартенса!.. Да как он вообще мог показываться женщине голым!
Она не ожидала, что это будет так трудно. Она не ожидала встретить сопротивление плоти. И костей, когда в них попадает нож. Кость! Нож вылетел из ее влажных пальцев и с треском упал на пол.
Он был слишком пьян, слишком измотан, чтобы вскинуться. Только взмахнул руками. Она долго, очень долго ходила вокруг храпевшего мужчины… десять минут… пятнадцать… час?., свет горел только в ванной за ее спиной… да слабый свет проникал с улицы сквозь незанавешенное окно. Тяжело дыша, воняя потом… «Вот тебе, вот тебе, вот», — шептала она словно молитву и, распалясь, держа рукоятку обеими руками, всаживала в него нож, подбиралась к горлу.