Я ухмыльнулся через силу. Пожал плечами.
— Думаете, мне хочется вас закопать? Свалить все шишки на тех, кого удобнее представить виноватыми?
— Мистер Мэннинг, а почему бы нет? Людям свойственно поступать сообразно своей природе.
— Кому бы вы говорили.
Снова снисходительная усмешка.
— Именно потому я и хотел представить вас Агате, чтобы помочь вам осознать, как нечто очевидно трагичное в вашей системе отсчета может быть поводом для радости в нашей.
Вот тогда меня проняло… знаете, ощущение ледяной дыры в желудке, будто нашел трубку, набитую крэком, в рюкзаке у племянника.
— Повод для радости?
— Звучит, конечно, дико. Но, как мне кажется, уж вы-то меня прекрасно поняли.
— Я вас понял? В каком смысле?
— Вы-то сами нередко испытываете вовсе не те эмоции, каких от вас ожидают окружающие.
Упс! Умеет же яйцеголовый ухватить за самое то! Если он уж меня, прожженного циника, сумел с налету раскусить и до костей пробрать, вряд ли его паства такие уж круглые идиоты. Впрочем, Альберт об этом мне и твердил.
Мы покинули комнату, пошли по залу.
— Представьте себе общество, живущее лишь для себя, не имеющее ни признаваемого всеми смысла, ни назначения, где ничто не считается важным и все признается равно допустимым. Представьте общество, оценивающее все крайности и обыденности человеческой жизни, от убийств и насилий до ежедневного сна и испражнения, так же, как гурман оценивает блюда в ресторанном меню, — как предметы потребления, и не более того…
Баарс распахнул стеклянную дверь, выводящую на небольшую террасу с единственным столиком — крошечное укрытие, тенистый уголок. Лишь с краю сквозь балюстраду пробивалось вечернее солнце. Я уселся в предложенное кресло — плетеная лоза на тяжелой железной раме. Пахло мятой, остывающей к вечеру землей. Столик загромождало блистающее фарфоровое войско — мистер профессор намеревался опоить меня чаем. Это бледное варево я зову «кастрированным кофе».
— В школьном детстве вам приходилось читать сказку о Красной Шапочке? — осведомился Баарс, разливая чай по изящным чашечкам.
— He-а. Я любитель Винни Пуха.
Снова улыбнулся загадочно и снисходительно.
— А после школы перечитывали «Винни Пуха»?
— Конечно нет.
— А почему?
Когда ж ты наиграешься, яйцеголовый?
— Глупая книжка. Понравиться может только дебилам и маленьким детям.
— Именно! — воскликнул Баарс.
Ненавижу, когда меня ловят на слове, подначивают и заманивают. Тогда я становлюсь раздражительным и даже ядовитым. Но я уже говорил вам: мир этих людей перпендикулярен нашему, и профессор Баарс — единственная дверь туда.