Госпожа ле Бреттен изредка бросала на Сигурда маловразумительные взгляды, но не забывала вовремя стонать: в меру жалобно, в меру мелодично.
Сигурд здесь, а где Эгмонт? Я огляделась, постаравшись кое-как сфокусировать взгляд. Маг обнаружился неподалеку, возле разворошенного стога; он разговаривал по-араньенски с каким-то молодым ковенцем, причем говорил большей частью ковенец, а Эгмонт слушал, и на лице его недоверчивость понемногу сменялась облегчением. Я разобрала «Эллендар», «Тэнгиэль», «коллеги», а потом поймала взгляд Рихтера и сразу же вспомнила, что подслушивать нехорошо.
И над всем этим безумием реяла белоснежная рубашка с кружевным жабо, криво привязанная за рукав к сучковатой палке.
— Ясновельможная княжна… — возник откуда-то пан Богуслав.
Он, кажется, говорил что-то еще, но я не слышала. Звуки гасли, мир отъезжал все дальше и дальше, и последнее, что мне суждено было запомнить, — как распахнулись ворота замка и оттуда, чуть прихрамывая, вышел князь-воевода Леснивецкий.
…Выспаться как следует мне не дали. Ранним утром кто-то легонько прикоснулся к моему плечу и сказал:
— Яльга, хватит спать! Через два часа телепорт в Межинград. Э-эй! Если ты решила насовсем остаться с отцом и братьями, то, конечно, можешь спать и дальше. Кое-кто этому очень даже обрадуется…
«Панна, панна моя!» — отозвалась память голосом пана Богуслава. Я вздрогнула и проснулась.
Было еще очень рано, над лесом едва-едва занималась заря. В кресле темного дерева сидела с ногами Лерикас Аррская; на полу стояли сброшенные сандалии, состоявшие из деревянной подошвы и множества ремешков. В полупрозрачном утреннем сумраке ее глаза казались особенно яркими.
— А… сколько времени? — спросила я и прокашлялась.
— Почти пять.
Мрыс эт веллер! Уныло зевнув, я села на постели и увидела приготовленную для меня одежду. Настроение сразу прыгнуло вверх: вместо юбок, корсажа и лент на стуле скромной кучкой лежал мой старый дорожный костюм. «Мелочь, а приятно!» — подумала я, завязывая тесемку штанов.
— Ты уже поняла, что значат эти руны? — вдруг спросила Лерикас.
Я машинально глянула на татуировку. Она как будто сделалась ярче.
— Нет…
— Ну, значит, позже поймешь.
Она спустила ноги и принялась нащупывать сандалии. Я смотрела на это и пыталась осознать, что нахожусь в одной комнате с конунгом оборотней и золотым драконом. Но если разум соглашался и готовился трепетать, чувства утверждали, что я разговариваю с равным. Ну… со старшим равным, вроде Эгмонта.
А может, Лерикас самой этого хочется?
Мне вдруг припомнилась полянка, усеянная ромашками, плавящиеся зеркала и холод, пронзавший меня до костей, — но сейчас тот ужас уже не казался таким ужасным. Даже нет, не так. Его как будто вообще не было на свете.