Когда Гарри был переведен из лагеря Сакроу в трудовой лагерь Нидервальден, он почему-то числился санитаром.
«Комната для больных», которая была его пристанищем и спасением, походила скорее на комнату игрушек для сумасшедшего. Эта комната, размером четыре на четыре метра, появилась как дань капризу начальника лагеря, которому непременно хотелось похвалиться как перед своими коллегами из ближайших лагерей. Единственная кровать там — была детская. Туда же поставили застекленную тумбочку, и на каждой из трех ее полочек было выставлено множество маленьких бутылочек и флаконов. Начальник лагеря получал большое удовольствие от вида множества бутылок с наклейками и надписями по-латыни.
Весь лагерь производил на Гарри впечатление ужасного кошмара. Люди шатались по лагерю как опустошенные: они шли, куда их вели, стояли, где их останавливали; двигались, словно вагоны по рельсам после отцепления их от паровоза — пока не прекратится инерция движения.
Гарри, существование которого в качестве санитара было относительно легким, по сравнению с остальными, сохранял способность осязать и чувствовать весь ужас, окружавшей его жизни.
Странно, что судьба выбрала именно его. Он никогда не пытался привлечь к себе внимание, и его добрый друг, художник Генри Баум, как-то в разговоре сказал ему: «Сильными локтями ты не наделен, Гарри, но вместо них тебе даны крылья, с помощью которых ты достигаешь куда большего…» Странно, что санитаром он стал именно здесь, в немецком трудовом лагере. Ведь здесь без всякого сомнения имелись даже дипломированные врачи — жалкие живые скелеты, блуждающие около «бауштеле».
В первый же день пребывания Гарри здесь, когда он вернулся под вечер с рабочей бригадой из «бауштеле», его вызвал из рядов начальник лагеря, оглядел с головы до ног и тут же присвоил ему титул врача.
— Доктор! Мы создаем в нашем лагере комнату для больных…
Ему очень хотелось жить, и он не возражал. Он чувствовал, что еще несколько дней работы в строительной бригаде, и его принесут мертвого.
А жить ему очень хотелось.
Видит Бог — ему стыдно смотреть в глаза остальным лагерникам, особенно когда их выгоняют на работу. Они шагают на работу, а он поворачивается и уходит в комнату «игрушек». Вечером они возвращаются с работы, неся на плечах погибших. Бог свидетель, ему, Гарри, стыдно… Чем он лучше других? Разве его кровь краснее их крови? За какие же заслуги сидит он целый день в лагере, сложа руки? Ему следовало бы плюнуть в лицо, а они, наоборот, смотрят на него взглядом побитой собаки, боязливо и почтительно: доктор! У него своя комната. Его не бьют и не истязают, как их, не ведут на работу, и он не носит рвань.