— Собака армянская! Тебя еще недоставало, чтоб на Гасан-хана ногу подымать, помои вашей гнилой веры лить ему на голову. Тресни могила твоя, Гасан-хан! Горе тебе? Что ты слышишь? Унеси, ветер, папаху с твоей головы! Оглохнуть бы тебе и не слышать! Что это привелось тебе увидеть? Тысячи людей перепотрошил, а перед одним армянином хвост поджал. Что же это я? — хотел завоевывать целые страны, а выслушиваю подобную речь. Зачем я не истребил всех вас, армян, до последнего, — чтоб духа вашего безверного на земле не осталось!..
И он с таким неистовством бросил кинжал в Агаси, что, если бы конь не отшатнулся, а сам Агаси не нагнул голову, клинок неминуемо вонзился бы ему в сердце.
Скорее мог Агаси ждать того от камня, чем от Гасана:
— Хан, видно, в пасти у волка мясом пахнет долго! Ах ты, зверь кровожадный! Нельзя ж так кинжалы кидать, по-воровски набрасываться. Не хочу я об тебя руки марать. Пускай уж зверя зверь и накажет! Погляди-ка, хан, ловок ли конь у меня! Узнает твоя башка, какая над ней шашка!..
Так сказал богатырь и стегнул коня. Разъяренный конь, с пеной у рта, поднялся на дыбы, вскинул передние ноги и прянул. Гасан-хан обомлел от ужаса, но ему посчастливилось: он оказался под брюхом скакнувшего коня и остался невредим.
Пока Агаси затянул поводья и повернул коня, Гасан-хан успел собраться с духом. Он достал пистолет, и как только конь пошел обратно, выстрелил. Конь фыркнул, из обеих ноздрей его хлынула кровь. Он так внезапно упал на передние ноги и повалился наземь, что нога Агаси застряла в стремени, искры из глаз посыпались, в глазах потемнело, кровь свернулась в сердце.
Пока Агаси высвобождал ногу из стремени, пока успел он дотянуться до шашки и выбраться из-под коня, Гасан-хан, как лев, уже накинулся на пего. Сверкнула тяжеловесная шашка. Горы и ущелья готовы были зарыдать.
Но лев Агаси тряхнул головой, и опять кровь в нем закипела. Одной ногой в стремени, подставив левую руку под шашку и таким образом обороняясь от врага, он правой обхватил голову Гасан-хана.
Но не чуб и не борода, а челюсть противника попалась ему в руку. Агаси засунул пальцы ему в рот, придавил большим пальцем горло и так сжал ему челюсти, что редкие зубы, кое-где еще торчавшие у него в деснах, затрещали, стукнулись друг о дружку и раскрошились.
Закрутив ему голову, как курице, Агаси так крепко свернул ему шею, что жилы затрещали, — и голова ереванского бога очутилась под одной ногой Агаси, а живот — под другой. Так, стоя над ним, как святой Георгий над своим драконом, наш богатырь стал доставать вощеную повязку, всегда у него имевшуюся, и перевязывать себе правой рукой и зубами рану, — а сам возобновил проповедь насчет веры: