Ереван почувствовал крылья, когда русское войско в него вступило. Звон колоколов Эчмиадзина, благоухание его ладана и свечей донеслись до самого неба.
Доблестный герой, граф Эриванский, держа за руку епископа Нерсеса, как ангела — Товия, вошел в Ваграшапат поздравить католикоса Ефрема[179] и пожелать ему доброго здравия.
Песни, сложенные в то время, могут во все века свидетельствовать перед миром, что тюрки и армяне в те дни думали, что сам бог спустился к ним.
Сотни разных песен — армянских и тюркских — распевались в садах и ущельях Еревана, и ныне еще пятилетний мальчик, когда ему весело, прикладывает ко рту руку и поет именно их.
Чтобы перед каждым удостоверить, что слова мои правда, я привожу здесь для примера одну из этих песен:
Горы, ущелья — все сотряслись.
Сардару Паскевичу вмиг сдались.
Поверглись пред ним Алагяз и Масис.
Садовник в саду. Бесстыжий, узнай
Садовник, — в саду. Бесстыжий, узнай —
И камня в сердце мне не кидай!
Мадатов вызволил наш Карабах.
Апаран — Красовский[180] повергнул в прах,
Весь Иран у Паскевича бьется в ногах,
Стал мышью перс, горюет в слезах.
Бенкендорф[181] сардара развеял в прах —
И льва голова — у орла в когтях.
Бесстыжий, крови армян не пей, —
Садовник есть у страны моей.
Бесстыжий, кровь армян на пей.
Я вашим крестам пожертвую всем,
Просвещенный Нерсес, владыка Ефрем!
Силу явило святое копье,
Возликовало племя мое.
Господь услышал мольбы людей.
Безбожный! Нам ты не куй цепей!
Бесстыжий! Крови армян не пей!
Садовник есть у страны моей.
Подымемся, станем спина со спиной,
Пожертвуем русским жизнью, страной.
Гасан-хан по камням пустился, как кот,
Рать шахова сына бежит вразброд.
Безверный! Признай наш крест и елей.
Безбожный! Нам ты не куй цепей!
Бесстыжий! Крови армян не пей!
Садовник есть у страны моей.
12
Эчмиадзин, Тавриз, Абасабат, Сардарапат удостоились благословенного праха ног русских. Но Ереван еще стоял, беспомощно опустив голову, при последнем издыхании, словно хотел он еще несколько часов поплакать над своими несчастными детьми, еще раз посмотреть на их почерневшие лица, — когда прибыл спаситель Армении, граф Эриванский князь Варшавский, чтобы томящимся в тюрьме, в подземелье армянам прийти на помощь, возвратить им свободу.
Было… число… месяца[182]. Ереванскую крепость обволакивал дым. И огонь с неба, и снаряды пушечные падали на головы несчастных жителей… дней и… ночей[183] ущелья и горы гремели, грохотали. Казалось, вновь сыплются сера и огонь Содома и Гоморры.
Ереванская крепость тлела, как пересохший фитиль: потрещит какой-нибудь час, потом снова угаснет, померкнет, — очень уж много пушечных ядер попало ей в голову и в сердце, вымотало ей душу.