— Порочен, — закончила я. — Ваш любимчик, ваш золотоволосый ангелочек превратился в злобное порочное существо. Милый, очаровательный щеночек вырос и стал злющим псом с отвратительным нравом. У Георга с рождения имелись дурные задатки, а вы его еще больше испортили. Ты не оберешься с ним хлопот, Эдуард, помяни мое слово. И тебе все равно придется с ним что-то решать. Ведь он и сейчас отвечает на твое доброе к нему отношение тем, что плетет против тебя интриги.
— Но может, — вздохнул Эдуард, — он еще поймет…
— Он никогда ничего не поймет, — отрезала я. — А тебе опасность со стороны Георга перестанет грозить, только если его не будет в живых. Тебе придется это сделать, Эдуард. Остается только выбрать, где и когда.
Эдуард встал, потянулся и подошел к моей постели.
— Давай-ка я уложу тебя, — предложил он, — а потом уже отправлюсь к себе. Хоть бы скорей этот ребенок появился на свет и мы могли снова спать вместе.
— Погоди минутку, — попросила я.
Низко склонившись, я смотрела на угли. Я, наследница богини вод, никогда особенно не умела считывать с языков пламени и рисунков золы, но в сиянии углей мне отчетливо виделась наглая физиономия Георга, а у него за спиной возвышалось какое-то здание, темное, как дорожный столб, — наверняка Тауэр, который я всегда воспринимала как нечто мрачное, как обитель смерти. Но уверена я ни в чем не была и, пожав плечами, решила, что, возможно, мне просто показалось.
Я встала, шагнула к кровати и нырнула под одеяло. Эдуард взял меня за руки, чтобы поцеловать перед сном, и удивленно воскликнул:
— Да ты же совсем замерзла! А мне казалось, огонь в камине горит достаточно жарко.
— Я ненавижу это место, — пробормотала я.
— Какое место?
— Лондонский Тауэр. Я его ненавижу!
Дружок Георга, колдун и предатель Бардетт, на эшафоте в Тайберне заявил, что невиновен, но был освистан толпой и повешен. Однако самого Георга эта казнь явно ничему не научила: он в ярости вскочил на коня и помчался из Лондона в Виндзор, где предстал перед Королевским советом, не просто повторив все обвинения, выдвинутые Бардеттом в адрес Эдуарда, но и выкрикнув их королю в лицо.
— Не может быть, — промолвила я, совершенно потрясенная.
Мы с Энтони сидели у меня в спальне, оставив фрейлин в просторной гостиной, — мне хотелось спокойно выслушать рассказ брата о шокирующем поведении Георга.
— Да, именно так все и было. — Энтони прямо-таки задыхался от смеха, пытаясь изобразить эту сцену. — Эдуард, разумеется, тоже рассвирепел, вскочил и возвысился над Георгом, как башня высотой в семь футов. Члены Совета пришли в ужас. Ты бы видела их лица! У Томаса Стэнли отвисла челюсть, и он, как рыба, хватал ртом воздух. А наш благочестивый братец Лайонел обеими руками вцепился в свой крест на груди. Но Георг, точно разъяренный петух, все наскакивал на короля, все продолжал с интонациями плохого актеришки выдавать то, что запомнил из речи Бардетта, — хотя, по-моему, он сам же эту речь и сочинил. Разумеется, для половины присутствующих все это казалось полной бессмыслицей; они явно не понимали, что Георг, как жалкий фигляр, просто повторяет за Бардеттом. А уж когда он вдруг заявил: «Я человек старый и мудрый», — члены Совета окончательно смутились.