Так что во многих отношениях история о том, как это травмирующее событие и сопутствующая ему культура заговора изменила американскую историю, глубоко парадоксальна. Как мы видели, убийство Кеннеди становится причиной нарушения «управляемой» логики причинно-следственных связей в истории. По сути, оно порождает бесконечный поток повествований, в которых доказывается невозможность создания логически последовательного повествования. Противоречивая, двойственная повествовательная логика, структурирующая и творчество, и работы Стоуна, Делилло и других, в то же время образует стержень истории о более существенном значении убийства для современной истории Америки. С одной стороны, убийство выступает в роли реального причинного события для общества, построенного на спектакле и действующего исходя из нескончаемой герменевтики подозрения. С другой стороны, лишь в свете последующих дереализованных «мини-камерных» версий покушений на президентов мы начинаем осознавать все значение убийства Кеннеди как символического события, открывшего эпоху постмодерна в американской истории. Другими словами, лишь благодаря сверхоткровенности разоблачений, набравших скорость после Уотергейта, мы можем понять, что атмосфера подозрения зародилась в ноябре 1963 года, точно так же, как конспирологи пытаются «разобрать» всю современную историю, отталкиваясь от тех роковых семи секунд в Далласе.
Как раз в этом контексте мы можем понять парадоксальное рассуждение Жана Бодрийяра о том, как политическая власть становится своей симуляцией. По мнению Бодрийяра, убийство Кеннеди начинает обретать контуры «подлинности» лишь с обнаружением его подделок:
Власть может инсценировать свое убийство, чтобы вновь впустить проблеск бытия и легитимности. Так же обстоит дело и с американскими президентами: братьев Кеннеди убивают из-за того, что они сохраняют политический вес. У других — Джонсона, Никсона, Форда — есть право лишь на марионеточные попытки, на симулированные убийства. Но, несмотря на это, им требовалась та аура искусственной угрозы, позволявшая скрыть, что они были всего лишь манекенами власти.[251]
В попытке Бодрийяра измельчить связное повествование о политической власти, переделав его в историю на тему «от-невинности-к-опыту», есть доля отчаянной ностальгии. Лишь в круговороте интерпретаций, сопутствующем Уотергейту, Бодрийяр может запоздало представить убийства братьев Кеннеди как нечто реальное, и в то же время сам этот круговорот отчасти порожден культурой заговора, возникшей после убийства Кеннеди. Представления об убийстве Кеннеди как о последнем моменте пребывания на твердой земле перед тем, как разверзается герменевтическая пропасть, — это удобный вымысел, выдуманная причина, необходимая для стабилизации последующих описаний политической и эпистемологической нестабильности. Как и многие конспирологические теории дела Кеннеди, рассуждения Бодрийяра о симулякре власти — это попытка создать связное причинно-следственное повествование, даже несмотря на то, что в нем говорится о невозможности рассказывать подобные истории дальше.