Твое — оно твое по праву,
И берега склонятся пред тобой.
Позади, теснясь, раскачиваясь, врезаясь друг в друга, плывет не менее пятисот фелюг, барок, яхт, рыбацких лодок, а в них кричат и размахивают руками люди. Когда царственные особы и Кавалер с женой начали подниматься на борт «Вангарда», толпа принялась громогласно славить короля, а Герой снял и спрятал в карман зеленую глазную повязку.
Наш освободитель, — сказал король. Хранитель и избавитель, — сказала королева. Ах! — вскрикнула супруга Кавалера при взгляде на Героя. Он был изможден, кашлял; пудреные волосы чересчур длинны; пустой правый рукав пришпилен к борту мундира; а над ослепшим глазом, там, куда во время сражения на Ниле ударил осколок картечи, багровел шрам. О! — и жена Кавалера упала ему на грудь.
Она упала мне прямо на руки, и это была очень трогательная сцена, писал Герой своей жене. В длинном письме он рассказывал, какой роскошный, торжественный прием ему оказали. Его пожелало встретить столько людей, что залив кишел кораблями и лодками, кругом развевались флаги, гремели ружейные салюты, с возвышающейся над городом крепости Сан-Эльмо палила пушка. Потом он сошел на берег, и отовсюду, с криками «vivo!» к нему потекли люди, разодетые в бархат и ленты, и протягивали руки. Без повязки его глаз сильно страдал от солнечного света — Неаполь был весь залит солнцем. Затем настал благословенный вечер, и устроили великолепный фейерверк, который завершился появлением в небе британского флага и красиво выписанных инициалов Героя. На крутых перекрестках люди танцевали у костров. То, как меня встречал простой народ, было поистине трогательно. Особняк Кавалера, по случаю банкета в честь Победителя, на котором присутствовал сам адмирал Караччьоло, сиял тремя тысячами ламп. Герой был счастлив и сумел выдержать банкет до конца.
Его правая рука, рука-фантом, сильно болела. Боли начинались от правого плеча. Героя терзали приступы кашля и жар. Он крепился — презирал жалобы. Он был маленьким, худым, но крепким. И умел выносить невыносимое. Боль — как волна, надо твердо стоять на ногах, и она схлынет. И немыслимая боль ампутации, без спасительного глотка рома, и боль после ампутации — хирург попался неумелый и обрубок три месяца гноился, — даже это всего лишь волны.
Те же волны раскачивали лодку боли — маленькую лодку, уносившую Героя с места битвы, где он так и не успел сразиться. Лодку, с которой он сошел как герой-правша и вытащил меч, намереваясь повести ночной десант на испанский форт; лодку, куда, после того как он упал навзничь с раздробленным картечью правым локтем, принесли его бесчувственное тело; лодку, которую обезумевшая команда развернула и вывела из бухты, надеясь добраться до флагманского корабля раньше, чем он умрет от потери крови. Он пришел в себя, схватившись за жгут, наложенный у плеча. Они как раз проходили мимо одномачтового корабля его флотилии. Тот, получив удар в борт ниже ватерлинии, тонул. Герой настоял, чтобы они задержались и подобрали уцелевших. Волны, волны, целый час, прежде чем удалось добраться до покачивавшегося на якоре «Тезея» с потушенными огнями. Яростно крикнув тем, кто хотел помочь: — Я сам! У меня пока еще есть ноги и одна рука! — он обмотал вокруг левой руки веревку и рывком взобрался на борт, приказал позвать хирурга, чтобы тот ампутировал правую руку, по самый жгут, а через полчаса был уже на ногах и отдавал приказы капитану флагмана невозмутимым и суровым голосом.