Утром я пошел к капитану, чтобы выяснить, что будет с нашим взводом. Капитан поговорил с майором, и нового офицера от нас убрали. Больше я его не видел. Быть может, он отправился разыгрывать из себя героя перед отставшими от своих частей безоружными солдатами. Отныне и до самого конца взводом буду командовать я. Двадцать уцелевших солдат довольны, я тоже. А больше всех — Антонелли.
Яркое солнце в безоблачном небе согревает наши окоченевшие ноги: бесконечный марш продолжается. Какой сегодня день? Где мы находимся? Нет ни чисел, ни названий. Есть лишь мы и наши шаги по снегу.
Проходя через деревню, видим у дверей трупы. Трупы детей и женщин. Похоже, их убили во сне, потому что они в одних рубашках. Голые ноги и руки кажутся лилиями на алтаре. На снегу лежит нагая женщина, она белее снега, а снег вокруг нее красный. Я не могу на них смотреть, но вижу не глядя. Молодая девушка лежит, раскинув руки, и на лицо ее наброшено белое полотно. Кто это сделал? За что с ними так жестоко расправились? Мы продолжаем бесконечный марш.
Проходим через узкую пустынную лощину. Я иду по ней, а на душе тревога. Поскорей бы уж пройти, а то я вот-вот задохнусь. Со страхом озираюсь вокруг. Вот сейчас покажутся башни русских танков, откроют огонь пулеметы. Но мы минуем и эту лощину.
У меня сосет под ложечкой. Когда я ел последний раз? Не помню. По обе стороны дороги в нескольких километрах друг от друга — две деревни. Там наверняка можно раздобыть что-нибудь съестное. От колонны отделяются небольшие группы, идут на поиски еды. Напрасно офицеры кричат, что в деревнях могут быть партизаны или русские разведчики. Солдаты моего взвода тоже отправляются добывать провиант. У колодца мы останавливаемся на короткий привал — попить воды, а потом я заглядываю в ближнюю избу. Но она одна из самых больших и крепких, потому в ней уже побывали многие. Нахожу лишь связку сушеных яблок, из которых русские варят компот.
Мы всё идем, и вот наступает ночь. Холодно, холоднее, чем обычно, — градусов сорок мороза. Дыхание застывает на бороде и усах; натянув одеяло на голову, мы шагаем в полном молчании. Останавливаемся — вокруг степь. Ни деревьев, ни домов, только снег, звезды и мы. Я валюсь на снег. А может, это даже и не снег. Закрываю глаза и погружаюсь в пустоту: то ли плыву навстречу смерти, то ли сплю, окутанный белым облаком. Но кто меня тормошит? Оставьте меня в покое.
— Ригони! Ригони! Ригони! Вставай. Колонна уже ушла. Проснись, Ригони!
Это меня зовет дрожащим голосом лейтенант Мошиони; открыв глаза, вижу, что он склонился надо мной. Пару раз встряхивает меня, и теперь я ясно различаю его лицо: два уставившихся на меня темных глаза, жесткая, в белом инее борода, на голове одеяло.