Золотой человек (Йокаи) - страница 11

Божественной музыкой напоен здешний воздух! Вечный монотонный гул реки порою кажется абсолютной тишиной, порою — божьим гласом, прозрачным и понятным. Слушаешь, как Дунай перекатывает волны через каменистые пороги, как бьет с размаху, словно гигантским хвостом, по откосам отвесных скал, как, захлебываясь, бурлит в водоворотах, как звенит на разные голоса в стремнине, и невольно немеешь, и страшишься услышать собственный голос в этом оркестре стихий, — особенно когда неумолчную игру волн подхватывает эхо, рожденное двумя рядами каменистых скал, и, усиливая во сто крат, поднимает до высот неземной музыки, словно звучат раскаты грома в сочетании с колокольным звоном и церковным органом. Корабельщики переговариваются только знаками, — в этих гибельных местах страшно проронить даже слово, и сознание грозной опасности так велико, что губы беззвучно шепчут молитвы.

Когда плывешь Железными воротами, между высоких мрачных стен, воистину чувствуешь себя заживо погребенным в склепе. А уж если поднимется бора — гроза дунайских речников!.. Бора — это ураганный ветер, и длится он иной раз неделю. Когда дует бора, Дунай в районе Железных ворот становится совершенно непроходимым.

Будь у Дуная лишь один берег скалистый, он мог бы служить защитой от боры. Но беснующийся между двумя скалистыми берегами ураганный ветер капризен, как смерч на улицах большого города: он обрушивается то сзади, то спереди, меняет направление на каждом повороте; кажется, вот уже он совсем утих, но нет, — вырываясь из засады, бора с удесятеренной силой набрасывается на судно, подхватывает его, вырывает кормило из рук рулевого, всем задает работу, в мгновение ока сбрасывает в пучину лошадей, тянущих по берегу судно, затем вновь меняет направление и, словно щепку, мчит потерявшее управление судно. По гребням волн клубятся водяные брызги и стелются, как поземка по степной дороге.

Река гудит колокольным перезвоном, набатом в Судный день — все сильнее, громче, — и даже самый отчаянный вопль утопающего тонет в этом сплошном гуле.

В ту пору, когда происходит действие нашего рассказа, по Дунаю еще не ходили пароходы. От Галаца вверх по течению, до самого канала Майначатарна, девять тысяч лошадей поочередно тянули берегом суда. На нижнем, турецком, Дунае ставили и паруса, на венгерском — обходились без них. Кроме того, множество суденышек контрабандистов, гонимых мускулистыми руками опытных гребцов, бороздили воды реки, разделяющей два государства. Самым ходким контрабандным товаром была соль. Государство сбывало на турецком берегу за полтора форинта то количество соли, которое в Венгрии стоило пять с половиной форинтов. Контрабандисты везли эту соль с турецкого берега обратно и продавали ее здешним жителям по три с половиной форинта. Таким образом, на этом выигрывали все — и государство, и контрабандисты, и перекупщики. Более дружественных отношений нельзя себе и представить. Впрочем, государство не довольствовалось выручкой и в собственных интересах установило вдоль всей пограничной полосы сторожевые посты. Службу на этих постах обязаны были нести вооруженные жители близлежащих деревень. Каждое село поставляло пограничных стражей, и в каждом селе были свои профессиональные контрабандисты. Следовательно, жителям оставалось только следить за тем, чтобы в контрабандный рейс направить стариков той деревни, молодежь которой несла пограничную службу. Это опять-таки было весьма славной местной традицией.