— Дяденька, а вы все-все сами проплыли? Не стоял ровными шеренгами на прибрежном песке духовой оркестр городской пожарной команды. Не толкались локтями жаждущие взять интервью журналисты. В общем, все было как-то не так.
— Приплыли! — мрачно сказал Салифанов и выше натянул на плечо одеяло.
Таким тоном сообщают не о победе, коей являлось достижение южного побережья, а об отключении на три зимних месяца горячей воды и отопления.
— Теперь придется тащиться по песку под обрыв, карабкаться на него и потом еще неизвестно сколько шарахаться по плато Усть-Урт, разыскивая людей, которых здесь наверняка нет, — перечислил он предстоящие нам в ближайшем будущем работы.
Тут я был с ним солидарен. Приятного мало. Пустыня — не город, где встал, крикнул — толпа сбежалась. Здесь, хоть голосовые связки порви, никто, кроме тушканчиков, не услышит. Мрачные перспективы. Были бы еще налегке, а то плот, вода, вещи, паруса — все на себе тащить, а где люди встретятся, на первом километре или на пятидесятом, неизвестно.
— Камеры придется бросить, — вздохнул Сергей. Камеры были в отличном состоянии, оставлять их было жаль. Но шесть на семнадцать равнялось сотне килограммов!
— И питьевой бак. Остаток воды сольем в канистры, — добавил Салифанов.
Я обреченно кивнул в знак согласия.
— Каркас я бы тоже оставил, — вошел он во вкус.
— Только вместе со мной! — категорично возразил я. Салифанов задумался. Наверное, он сравнивал наши тягловые возможности и вес плота. Выходило, что выгоднее бросить меня вместе с трубами. Но человеколюбие взяло в нем верх над деловой сметкой.
— Тогда выбросим шверты, руль, часть посуды, пенопласт, запасные трубы, ремнабор, — поставил условие он. Скрепя сердце, я согласился.
— Паруса износились, — заметил Сергей.
В паруса я вцепился мертвой хваткой. Вот ведь человеческая натура — неделю назад судьбу молил — пусть все погибнет, только бы живым выбраться, а теперь каждую шпильку-болтик жаль.
Еще час, не выбираясь из спальной берлоги, мы играли с Салифановым в увлекательную игру под названием «Восточный базар». Мы торговались из-за каждой мелочи: куска веревки, коробка спичек, флажка-флюгера. Я заламывал цену (количество переносимых вещей) как настоящий, высшей пробы лавочник-меняла. Он закатывал глаза, костерил меня и моих родственников вплоть до седьмого колена за умопомрачительную скаредность. Слушал новую цену, причмокивал губами, пускал слезу, ссылался на немощь, тяжелое финансовое положение, непогоду, неурожай. Уже почти соглашался, бил по рукам, но в последний момент передумывал. Все-таки он добился своего — планируемый мной к переносу груз уменьшился вдвое.