— О, простите, простите, конечно, конечно. Просто мы думали, что вы не будете против.
— Я против, — сказала Гарриет.
— Тут большой дом, — сказал увалень Билли, тот, кого она боялась больше всех.
На нее он не смотрел, набивал рот едой, шумно жевал.
— Это не твой дом, — сказала Гарриет.
— Когда-нибудь мы у вас его отберем, — сказал, громко смеясь, Элвис.
— Да, наверное.
Вспоминая тот случай, они все отпускали «революционные» замечания в таком же духе.
«Когда начнется революция, мы… Всех богатых засранцев поубиваем, и тогда… Сейчас закон один для богатых и другой для бедных, все об этом знают». Они говорили добродушно, с напускной убежденностью, к которой люди прибегают, когда копируют поступки других, когда становятся частью популярного настроения или движения.
В те дни Дэвид поздно возвращался с работы, иногда и вовсе не приходил. Оставался у кого-нибудь из тех, с кем работал. Так случилось, что в один вечер он вернулся рано и застал всю шайку, девять или десять человек, у телевизора, с пивными банками, коробками с развозной китайской едой, бумажками с рыбой и чипсами, разбросанными по всему полу.
— Уберите этот бардак, — сказал он.
Те медленно поднялись на ноги и собрали объедки. Дэвид был мужчина, хозяин дома. Бен прибирался вместе со всеми.
— Хватит, — сказал Дэвид. — Теперь марш по домам, все.
Они поплелись прочь, и Бен с ними. Ни Дэвид, ни Гарриет не пытались его удержать.
Давно они не были одни. Недели, казалось Гарриет. Дэвид хотел что-то сказать, но боялся — боялся разбудить свой упрямый гнев?
— Ты не понимаешь, к чему идет дело? — спросил он наконец, садясь с тарелкой того, что нашлось в холодильнике.
— Ты к тому, что они начнут бывать здесь чаще?
— Да, именно к тому. Ты понимаешь, что нам надо продать этот дом?
— Да, знаю, что надо, — ответила она тихо, но Дэвид не понял ее тона.
— Ради бога, Гарриет, чего ты еще ждешь? Дичь какая-то.
— Единственное, о чем я сейчас могу подумать, — детям было бы приятно, если бы мы сохранили этот дом.
— У нас нет детей, Гарриет. Или, вернее, у меня нет. У тебя один есть.
Она понимала, что Дэвид не говорил бы так, если бы дома бывал больше. Она сказала:
— Ты кое-чего не понимаешь, Дэвид.
— Чего я не понимаю?
— Бен уйдет. Они все уедут, и Бен поедет с ними.
Дэвид задумался; ел, медленно двигая челюстями, и смотрел на Гарриет. Он выглядел сильно уставшим. А еще он выглядел много старше своих лет — ему легко можно было дать не пятьдесят, а шестьдесят. Седой, заметно сутулый мрачный человек с напряженным лицом и с ожиданием беды в настороженном взгляде. Таким взглядом он сейчас смотрел на Гарриет.