— Отойди-ка, дядя,—сказал Васька, отодвигая Пупыря в сторону.—Кыш, паскуда!—топнул он ногой на собаку.
Шарик, недоумевая, отбежал на несколько шагов, не спуская с человека глаз. Васька медленно опустил руку в карман полушубка, достал сало и плавно бросил его собаке. Пес вскинулся на задние лапы, схватил на лету пищу и, почувствовав блаженный запах и вкус, впился в нее зубами. И в то же мгновение что-то гулко ухнуло в пасти пса, короткая багровая вспышка разорвала полутьму, собака, перевернувшись, упала на спину и молча забилась на снегу.
Как ни настраивал себя Пупырь на неизвестное, но то, что он увидел, испугало его. Он уже полвека в бога не верил, а тут совершил крестное знамение, поспешно и истово.
—Чё это... чё это?—оглядываясь то на племянника, то на неподвижного Шарика, спрашивал он.
— А тот крючок, про который ты говорил,— сказал Васька, вытряхивая из пачки сигарету,— пластической взрывчаткой зовется.
— Какая такая?
— Да уж есть такая. Погляди, как сработала — внутри фарш, а шкура целая.— Васька подошел к мертвой собаке и, нагнувшись, приподнял ее голову, из которой еще стекала кровь.—Хорош ус, дядя?
Пупырь медленно приходил в себя, чувствуя, как заполняет его радость.
— Да как же она бахает?— еще сдерживая себя, спросил он.
— А это уж тебе ни к чему,—сухо ответил племянник.—Твое дело указать, где лисы.
— Васек, а ежели еще и на колонков настроить?
— На все настроим, что идет на приваду,— отозвался тот, зарывая собаку в сугроб под обрывом берега.
Они проговорили полночи и легли спать в одной комнате.
Утром Васька укатил на своем газике, а старик Софрон отправился резать и смолить чушку соседки, с которой сговорился получить за работу кишками. Вечером племяш привез павшую телку, а Пупырь затащил на кухню полный таз свиных внутренностей. Они заготавливали приваду еще два дня, потом развозили ее по дальним полям, разбрасывали на лисьих лазах в тростниках плавней. Пупырь знал, где держится и ходит зверь, но не будь у них вездехода — они бы и в неделю не обошли свои заминированные угодья. Он носил их по замерзшим каналам и протокам, одолевал пахоту и снежные заносы. И всюду оставались за ним адские шарики, упрятанные в обрезки кишок куски сала и мяса. Ночью из тростников плавней и оросительных каналов выходили голодные звери и то тут, то там, в морозной мгле, словно тяжелый выдох, раздавался приглушенный взрыв и падали на заснеженную землю желто-рыжие лисы и колонки, так и не поняв, откуда пришла к ним смерть. Дом Пупыря провонял уксусом. Последние дни он уже не объезжал приваду, а только квасил, сушил и разминал шкурки. К середине третьей недели одних только лис набралось шестьдесят штук. Их могло бы быть больше, но напакостили вороны. Эти чертовы твари находили приманку и если не подрывались на месте, то уносили ее неведомо куда. Скоро взрывчатка кончилась. Собравшись уезжать в город, Васька, уложив пушнину в матрасовку, сказал: