– Полагаю, в конструкции «паука» предусмотрено устройство для самоуничтожения? – спросил я.
– Нет. – Мефодий Семенович быстро взглянул на меня. – Во избежание возможного повреждения артефакта при самоуничтожении аппарата такого устройства не предусмотрено. Нет также функции самоотключения. Вас это беспокоит?
– Отчасти, – слегка покривил душой я, не рискнув соврать: мол, нисколько. Никто бы не поверил моему вранью.
– Однако Слепок можно выключить дистанционно…
Понятно. При условии работоспособности приемной аппаратуры. Почему, черт побери, Слепок лишен возможности сам прекратить свое существование? Это жестоко.
Прошли еще недели. В скверах Звездного начали желтеть листья. Настасья сообщала, что с Ванечкой все в порядке, и жаловалась, что ужасно соскучилась. Хотел бы и я выкроить толику времени, чтобы поскучать! Мы тренировались на симуляторах и зубрили матчасть, как какие-нибудь курсанты. По существу, мы ими и были. Будет ли нескромным указать, что я усваивал материал быстрее и качественнее двух моих коллег?
Нисколько. Вот так всегда и бывает видно, кто чего стоит, и при чем тут, спрашивается, скромность?
Потом был экзамен – и Куру…
И много предстартовой мороки, и взлет.
Настасье я сказал в трубку, что звонить мне в течение нескольких дней будет бесполезно. Нет-нет, ничего опасного, просто рабочая необходимость, поцелуй Ванечку. Когда приеду? Как только, так сразу, но знаешь, что это такое – служба?
Она знала. Она была воспитанницей Экипажа, как и я. Она, ее родители и наш сын могли точно так же погибнуть от небесного удара, как и миллионы других людей. Я не мог сказать ей, чем занимаюсь, и она не спрашивала, хотя, может быть, догадывалась. Но не все ли равно, над чем я сейчас бьюсь и какие горы тщусь своротить? Служба – в любом случае служба. Это то, что нужно Экипажу. Нам всем. Людям Земли. Так называемому человечеству.
Настасья могла бы, конечно, вслух заподозрить меня в том, что я нарочно не спешу вернуться домой, – но это было бы глупо и чисто по-бабьи. Как я был рад, что она смолчала!
Я думал о ней, когда шел предстартовый отсчет, и первые секунды после отрыва тоже думал. Потом сконцентрировался на ощущениях – все-таки это был мой первый полет в космос. Ничего особенного. Вибрация и медленно растущая перегрузка. Четыре «же» – отнюдь не подарочек, но жить можно. На центрифуге в Звездном я вкусил прелести восьмикратной перегрузки и остался в первом приближении жив, но восхитился мужеством первых космонавтов – им приходилось испытывать и двенадцатикратную. Крепкие были ребята, что духом, что телом.