Я в два прыжка оказался у выступа коридора и осторожно поглядел в обе стороны. Как, впрочем, и следовало ожидать, ни справа, ни слева никого не было видно.
Может быть, у меня уже наступают провалы в памяти? Может, это я сам вызвал лифт перед тем, как бессильно усесться на пол в коридоре?
Но тут за моей спиной кабина остановилась, и створки ее, громыхая, разошлись в стороны.
Секунда. Вторая. Третья.
Из лифта никто не показывался.
По спине моей побежали мурашки.
Медленно-медленно, словно шагая по минному полю, я приблизился к открытой кабине и осторожно, затаив дыхание, заглянул в нее.
Если бы в лифте был какой-нибудь монстр с выпученными и налитыми кровью бельмастыми зенками, желтыми клыками и слизистой чешуей, я бы и то не испытал того потрясения, которое постигло меня сейчас.
В лифте никого не было.
Однако в его скудном интерьере добавилась одна свеженькая деталь, и именно она стала причиной моего секундного паралича.
Прямо напротив дверей кабины на задней стенке чем-то красным была размашистым крупным почерком начертана угрожающая надпись:
«БЕРЕГИСЬ, Я ВСЕ РАВНО ДО ТЕБЯ ДОБЕРУСЬ!».
«Ну и что тут такого? – опомнившись, подумал я. – Что ты так всполошился?»
Подумаешь, завелись в этом скучном, однообразном учрежденческом мирке гнусные шутники, которым надоело просиживать штаны за компьютерами, вот и решили они развлекаться таким дохлым способом.
Только зачем же кабину-то было так пачкать? Такую краску ни одна уборщица не отмоет… И ведь писали-то эти юмористы не аэрозольным баллончиком и не кисточкой. Похоже, что в качестве пишущего инструмента они использовали палец, макая его в краску. А это уж совсем ни в какие ворота не лезет, потому что потом найти их было бы плевое дело: построить всех сотрудников в одну шеренгу – и пальцы к осмотру… Это мы хорошо знаем, в школе не раз проходили, только даже самый последний дебил из нашей школы не стал бы пакостить так, чтобы улики остались при нем…
Я шагнул внутрь кабины, которая, как это ни странно, все это время даже и не пыталась закрыться перед моим носом, и недоверчиво потрогал кончиком мизинца надпись.
Свеженькая. Еще не просохла. На концах букв, где краски было чуть больше, еще даже не успели образоваться потеки.
Только… странная какая-то краска. Липкая и пахнет не ацетоном и не эмалью, а чем-то другим, смутно знакомым…
Постой, постой… Да ведь это же кровь1…
Перед глазами сразу же поплыли круги, в ушах зазвенело, и я, шатаясь, вывалился из лифта, чтобы не грохнуться в обморок внутри кабины.
У меня с детства имелась одна особенность, которая не раз доставляла мне массу неприятностей.