— Угу. Видать, не нашел. Быстро он…
Мужики постояли, посопели. Еще месяц назад здоровались с человеком — и нате вам. А ведь считалось, что моруны по полугоду в земле сидят!
— Убили небось его, — боязливо предположил управник. — Кто-то ж труп закопал.
— Если б убили — сожгли б. — Кузнец смачно плюнул на свежий холмик. — Да и не поперся бы он сюда, пошел злодеев искать.
— А может, из наших кто… — Селищанин поежился. — Может, и не уезжал он никуда…
— Темного тебе в задницу, что ты каркаешь, как старая баба! — не выдержал кузнец. — Сами же провожали, аж на три полета провели, покуда он к купеческому обозу не подсел! А вот охотников жалко, — подумав, добавил он. — Молодые еще ребята, веселые… были. Помянуть бы…
— Так помянем! — встрепенулся управник. — У меня непочатый бочонок припрятан, не та кислятина, что в едальне подают. Жена по такому случаю жмотиться не станет…
Мужики оживились, повеселели и, потирая руки в предвкушении, дружной гурьбой пошли к его дому. Лопату кузнец унес с собой — хорошенько прокалить в горне, а то и перековать, от греха.
На другом конце селища Ирут трясущимися руками запрягал ящерков. Хотел с утра выехать, чтобы забрать гостившую у родителей жену, но понял, что за ночь в пустой избе рехнется. Перед глазами чередовались прощальная улыбка брата — и та жуткая, воющая, корчащаяся в огне гадина, в которую он превратился… а если бы ее не успели пришпилить к земле…
— Эй, браток!
Ирут сцепил зубы. Разносчик из едальни был последним человеком, кого ему сейчас хотелось бы видеть. В селище холопа недолюбливали, но старались не связываться. Мужик, даром что раб, был гадостный и злопамятный хуже некуда. Такой год будет тебе украдкой в скваш плевать, хоть ты в едальню не ходи.
— Чего тебе?
— Ты в Ориту едешь? — продолжал тот, как будто ни о чем не догадываясь. А ведь в толпе шептались и довольно громко…
— Ну — буркнул мужик, поправляя ремешки на упряжи, чтобы те не терлись о пластины гребня. Ящерок, изогнув шею, задумчиво обнюхивал хозяйское плечо. Длинные узкие ноздри то округлялись, то сжимались в линию.
— Передай записочку, а?
— Кому?
— Иггру, — ухмыльнулся тот, протягивая сложенный вчетверо клочок бумаги, залепленный воском. — Кинь вместе с бусиной любому нищему в шапку, пусть помолится за мое здоровье.
— Чего у тебя болит-то?
— Да вот, охромел чуток. — Раб скривился в злобной ухмылке. В первой, куда более бурной половине своей жизни он немало насмотрелся на обережников и готов был зуб заложить, что один из «охотников», а то и двое, не те, за кого себя выдают. Кого-то ищут? Чего-то вынюхивают? Если Репа сейчас в городе, он получит записку к вечеру, а если этот лапоть так и будет гнать ящерков, то даже к обеду. Условные наколки на воске не дадут бумажке потеряться, и обратно она вернется в виде семерика-другого бусин, в зависимости от важности сведений.