Петька почти бесшумно скользил по полю за разгуляевскими огородами. Со стороны могло даже показаться, что его ноги не касаются ни травы, ни земли, ни бесчисленных осколков каменной соли, а просто парят над тонким слоем тумана, который натащило под вечер с реки и который клубился теперь в полях вокруг засыпающей Разгуляевки. Со стороны могло даже показаться, что Петька – это вовсе не Петька, а какое-то непонятное голое привидение, если бы время от времени это самое привидение не хлопало себя звонко по плечам и груди, не шипело от злости и не материло тоненьким голосом ненасытных разгуляевских комаров.
Петька отмахивался от них как умел, но, во-первых, от рубахи на теле оставалась одна сползавшая на пузо полоска, а во-вторых, он размышлял.
Комары, видимо, понимали, насколько занят Петька своим размышлением, поэтому вились вокруг него и зудели, как целый полк ночной бомбардировочной авиации. Анна Николаевна в школе как-то сказала, что кровь пьют только комариные самки, и Петька теперь был глубоко с этим согласен, так как в ночной авиации тоже служили одни тетки. Правда, тетки в отличие от комарих бомбили по ночам фрицев, а не честного советского пацана, которому и без них сильно досталось.
Петька размышлял о справедливости. Впервые в жизни он вдруг задумался о том, чего все-таки было больше на свете – то есть в Разгуляевке, в степи вокруг нее, и в лагере для военнопленных – справедливого или наоборот. Вспоминая, когда жизнь обходилась с ним честно, он загибал пальцы на правой руке, а когда нечестно – на левой. Оттого что руки из-за этого оказались заняты, японская повязка окончательно сползла вниз, и Петька перестал ее подтягивать.
У него выходило, что того и другого было примерно поровну. Как воды и картошки в том супе, которым кормила его бабка Дарья. При этом ему всегда хотелось, чтобы картошки было побольше, но бабка щедро подливала воды.
«Меньше места в пузе останется, – говорила она. – Хлебай, ишшо подолью».
На правой руке у него оказалось взятие Берлина, отдельным пальцем – освобождение Будапешта, на средний и безымянный легли ефрейтор Соколов с американской тушенкой, а мизинец пошел под выздоровление старшего лейтенанта Одинцова от последствий контузии. Петька хотел на эту руку засчитать еще обстрел кашей тетки Алены и поезд с морской пехотой, но пальцев уже не осталось. Еще раз позавидовав привезенному дедом Артемом многорукому азиатскому богу, у которого с одной только правой стороны этих пальцев, наверное, было как минимум штук двадцать, Петька перешел к левой руке.