Как только в части началось дневное движение, он прислал старшину Беньямина из санитарного пункта сказать, что с ним ничего не случилось, чтобы она не пугалась, что он вернется сразу же после того, как выполнит программу. Но Беньямин сказал ей по секрету, что «товарищ лейтенант свалился от усталости, все хочет успеть сам и слишком уж во все душу вкладывает».
И еще вспомнилось… Дело шло к октябрю. Быстро темнело. Она слушала, как песок бился о фанерную крышу и ударял в оконные стекла… И внезапно увидела Думитру, возвращавшегося из части. Узнать его было трудно: осунувшийся, обессиленный, с глазами, красными от недосыпания. Почти двое суток он не спал, был измучен, но главное было другое: он был сломлен, потерял уверенность в себе.
— Что с тобой?.. — едва смогла прошептать Кристиана, потрясенная его видом.
— Оставь меня, прошу тебя. Я расскажу тебе в другой раз, сейчас не могу… — попросил он.
— Что-то серьезное?.. — испугалась она еще больше.
Он кивнул.
— Что может быть серьезнее, чем человеческая жизнь?! — сказал он как бы в ответ своим мыслям.
— Не мучай меня! — не выдержала она. — Это касается тебя лично?
— Все, что происходит в моем взводе, касается меня лично! Когда ты это поймешь наконец? — ответил он с явным раздражением. Помолчав, сказал тихо, не глядя на нее: — Один мой солдат застрелился…
Кристиана больше ничего не спрашивала. По мере того как она возвращалась к нормальному состоянию из того оцепенения, в которое впала вначале, перед ней вырисовывался истинный масштаб происшедшего несчастья. Она с трудом удержалась, чтобы не задать мучившие ее вопросы: «Почему?.. Когда, как?.. А родители?..» И снова: «Он в больнице?.. Ничего нельзя сделать?» И опять: «Неужели его нельзя спасти?..»
Несколько часов подряд Думитру оставался неподвижен. Он сидел на стуле, глядя в одну точку, угнетенный своими мыслями, закуривая одну сигарету за другой… Не слышал он и робких слов Кристианы, обращенных к нему: «Я разогрела поесть…», или: «Тебе нужно бы прилечь, ты устал».
Он не притронулся к еде. И не спал всю ночь. Она тоже не спала. Ждала, когда он прервет это ужасное молчание, знала, что рано или поздно он все расскажет. Так и случилось.
— Это ужасно, — внезапно произнес Думитру, будто продолжая начатый разговор. — Я разговаривал с ним, прежде чем войти в дежурку, за несколько минут до… — Он остановился, потому что не мог выговорить это ужасное слово, для нее почти нереальное. — Ты понимаешь, я последний, с кем он разговаривал. Последний… Если бы я только понял, если бы я заметил в нем что-то, что меня насторожило бы, что ли, если бы было что-нибудь подозрительное, что-нибудь неестественное в поведении, в голосе, я бы мог помешать ему, остановить… Я бы мог спасти его, ты понимаешь!..