- Оперчасть, - резюмирует наш разговор полковник, - тебя хочет засадить...
- Сделай что-нибудь! Я же строил, хорошее дело делал. И жена ведь уже на сносях! Что ж выходит: благими намерениями устлана дорога на лесоповал?
Он глаза прячет. Все ясно. Сидеть мне не пересидеть, господа присяжные заседатели.
6
Проходит двое суток и приходит ко мне капитан Баталов, начальник оперчасти.
- Мы решили тебя не сажать. Мы переводим тебя в другую колонию на поселение. Собирайся, сутки тебе на сборы.
- Куда, начальник?
- За кудыкину гору... В Мозындор, это глубже на север... Самая окраина северная.
- Что я там буду делать? Жена беременная, уже семь месяцев!..
- Это тебя надо спросить, чем ты думал, когда баланду ел! Лес валить будешь. Быстро думать научишься.
Вот и не гони беду - новая придет.
Смотрю я на жену - не дай никому Господь испытать такое унижение через собственное бессилие... Свила она гнездо, натаскала в него уюта в клювике, а теперь бери эти оскорбленные законом узлы, хватай этот телевизор и что назад в Сыктывкар, к родителям, с мешками, как нищенка из дальнего поиска?
Забрали, что смогли. Что-то побросали, как балласт. Собирается моя Ирина. Живот вперед - со мной на Мозындор...
Куда уж той Волконской.
7
У меня достаточно гибкая психика артиста. Она закалена пересыльными тюрьмами, этапами, допросами, холодом, голодом и изощренной ролевою ложью. Но психика - не мышцы спортсмена. Не пятка каратиста, на которой можно нарастить дубовую мозоль. Психика имеет свойство истощаться, и душа умирает. Но если ты не ожесточил еще свою душу до крайних пределов, если она заплакала, как бессильное дитя, при виде незаслуженных мук близкого человека, значит, в такие моменты твоя душа рождается заново. Так вот когда я думал об Ирине, то чувствовал в себе рождение бесхитростной детской души. И думал, что, если освобожусь, то никогда больше не сяду и не подвергну унижениям этого вчера еще чужого человека, эту поверившую мне женщину. И совсем не думал: а возможно ли это? Просто думал: ни-ког-да!
Глава двадцать первая. Лесоповал
1
Надоело на даче писать. Переехал я домой. В общежитие для слушателей Академии Жуковского. Здесь у меня две комнаты: одна комната одиннадцать метров, другая - восемь. Небольшая кухня, небольшой туалет. Жить можно. Это было первое мое семейное жилище в Москве. За окнами - городские деревья. Комяцкая парма далеко позади во времени и пространстве. Но что в лагере, что на поселении, что в ссылке, что где - один хрен. Так же сижу в одиночестве и пишу...
Один на льдине.