А вот тело старого ашшаритского шамана с белой бородой северяне не отдали. Ходившие к городским воротам переодетые гвардейцы сказали, что оно до сих пор висит — чтоб им… Пробитое насквозь дротиком тело подвесили за шею. Бороду подпалили, а на грудь нацепили деревянную табличку с надписью — «предатель веры».
Словно прочтя мысли Архая, повелитель с трудом прохрипел:
— Рукн ад-Дин?..
Юноша помотал головой.
И, задыхаясь и капая потом с носа, рассказал повелителю все.
И про тело старого имама на восточных воротах. И про то, как Саид аль-Амин настоял, чтобы повелителя отвезли в усадьбу, — это было последнее распоряжение, которое он успел отдать. Потому что в тот же вечер осажденные пошли на вылазку — и какую. Их было много, как звезд в небе, и вышли они одновременно из четырех мест. И Саид-хан погиб тем вечером, и почти все его гвардейцы вместе с ним, — ятрибцы хашара, как и следовало ожидать, оказались трусами и разбежались.
А потом Саид-хана хоронили — хороший курган насыпали, много пленных туда положили. А девушку его жалко — она так убивалась, так уж убивалась, а потом попросила и ее тоже с господином в могилу спустить. Чжочи-хан сам ее задушил, быстро, хорошо задушил, и всех ее рабынь тоже. Самуху и других рядом положили, с ними тоже много народу ушло, разорили пригород-то, — и женщин им с собой дали, получше выбрали, понаряднее, и молодых юношей, и сильных мужчин, чтоб за табунами небесных лугах приглядывать и у порога небесной юрты сидеть. Пышные, торжественные вышли похороны.
А повелитель все не приходил в себя, несмотря на хлопоты ихних ашшаритских лекарей. Хорошо, Борохул-шаман плюнул на них на всех, да и сразу выдернул колдовскую злую стрелу из груди повелителя — а эти все трясли бородами да блеяли, что, мол, повелитель кровью истечет, если стрелу вынуть. Как слепые кроты эти ашшариты были, злого страшного не видели, а Борохул-шаман сразу увидел — и велел спалить злую стрелу в огне полуночного костра. Потом сам танцевал вокруг него до рассвета, пока костер совсем не прогорел. А как древко сгорело и острие расплавилось, и золу ту по реке вниз сплавили, повелитель сразу задышал спокойно, ровно, как во сне.
Борохул-шаман хотел костры зажечь перед домом, да ему не дали. И что? На следующий день после похорон Саид-хана снова вышли северяне большой силой из города — и прямиком на усадьбу двинулись. Кровавый бой вышел, хороший бой. Вот только подлые северяне через стену усадьбы полезли сразу со всех сторон, и повелителя-то Онгур-хан уберег, на коня перед собой на седло посадил — и как ветер ускакал. А вот тех, кто в усадьбе был, северяне порезали и постреляли. Онгур-хан им сразу говорил — айда в лагерь, там ограда, там дозоры, что вам тут сидеть, ненадежно, но они не послушали. А когда рубиться начали, кого-то на седло успели поднять, а кого-то нет. Жалко старую Махтубу, она добрая была. И Гассана жалко — а ведь говорили ему, куда тебе меч, айда в наш лагерь, так нет, он с мечом на северян побежал, а они его порубили.