— Сухожилов? Вот так встреча! — кто-то хлопает его по плечу.
— Мать твою, — Сухожилов невольно вздрагивает от неожиданности, — что за манера орать в самое ухо?
— Ты что-то нервный стал, — трясется Феликс от клокочущего смеха. — Раньше за тобой не замечалось. Боишься быть застигнутым на месте преступления?
Он ржет беспрерывно, жизнерадостный уе…н, как будто пропускает бурно клокочущий воздух сквозь невидимую трубку акваланга — процесс неотменимый, как дыхание, усердие профессионального завсегдатая передачи «Аншлаг».
— Марина, Феликс, Яна, — Сухожилов на одном дыхании представляет всех друг другу.
— Вообще-то мог и поздороваться сначала, — отвечает на это протяжная, вихлястая, сухая Яна, лицо ее кривится от такой брезгливости, как будто Сухожилов — сизощетинистый синяк, который источает сложный, прело-уксусный запах немытого тела и пропитавшей одежду мочи. Как будто от Камиллы передает привет, ее гримасу сейчас по мере сил и средств мимических воспроизводит.
— Привет, — говорит Сухожилов. — Сказал бы, что отлично выглядишь, но ты сегодня кажешься какой-то неестественно оранжевой. Как апельсиновый сок «Джей-Севен». Тебе не нужно пользоваться кремом для искусственного загара.
— Да ты еще и хам.
— Тебе идет быть белокожей, — неумолимо продолжает он. — Забудь про смуглость, про всю эту афроазиатчину, позволь мужикам насладиться естественным мерцанием твоей молочной кожи.
— Даешь, чувак — такую лялю… молоток, завидую, — склонившись к Сухожилову, на ухо шепчет Феликс. — Вот только как теперь?.. Ведь Янка-то, конечно, все растреплет. Подруги они или кто? Солидарность — страшное дело. И разве я могу тут повлиять, ты должен понимать.
Спустя три четверти часа сухожиловский черный седан «БМВ М5», управляемый осторожным Николаем-Чубайсом, вяло движется в сплошном потоке машин по закупоренному накрепко проспекту Мира. Тринадцать мощных динамиков и дополнительная профессиональная акустическая система Professional LOGIC7, откалиброванная точно по архитектуре салона, исторгают сладкозвучные скрипичные запилы «Либертанго» Пьяцоллы. Летние сиреневые сумерки быстро наливаются тяжелой синевой; он любит этот незаметный переход на ночное время в Москве; он любит вот это движение, уже не осмысленное, а будто спонтанно-бесцельное, когда звуки небесного танго вызывают в душе непонятную тоску и предчувствие того, что настоящая, блаженная, как в детстве, свобода наконец-то будет достигнута.
— … а вообще-то у меня с детства были математические способности. Мой научный руководитель, представь, говорил, что, в сущности, я Эйдельман в юбке.